в том, что многие документы, особенно по истории внешней политики СССР, были опубликованы не полностью. Всякие «сомнительные» фразы и целые абзацы были исключены из документов и поставлены отточия. И это, как правило, делалось по инициативе редакторов тома, стоявших во главе исторической науки СССР...

***

То было время больших ожиданий. В феврале 1956 года собрался XX съезд КПСС, первый съезд после смерти Сталина. Эпоха реабилитации, или эпоха растерянности, как остроумно назвал это время Александр Зиновьев, была в полном разгаре. Секретный доклад Хрущева был поддержан подавляющим большинством членов партии. Доклад этот так и не был полностью опубликован в Советском Союзе, но вскоре был напечатан за рубежом. На собраниях коммунистов и отдельно беспартийных читали доклад и горячо обсуждали решения съезда.

Нечего и говорить, с каким воодушевлением сотни тысяч людей, а среди них мои друзья и я восприняли то, что произошло на съезде: разоблачение преступлений, творившихся при Сталине, и торжественные заверения нового руководства, что никогда больше в истории нашей страны ничего подобного не повторится. Даже нарочито наивное, но по-человечески понятное признание Хрущева, что члены Политбюро знали обо всем, но боялись выступить против Сталина, опасаясь за свою жизнь, было воспринято как должное. Однако Хрущев, с негодованием описывая преступления Сталина, совершенные по отношению к видным деятелям партии и государства, умолчал о том, что репрессии обрушились на весь народ, а не только на партийную элиту. Позднее Хрущеву предъявляли много и других претензий, многие из них были абсолютно справедливыми, но даже то, что сказал и сделал новый глава партии, было настолько громадно для народа, который десятилетиями жил в атмосфере произвола, что далеко не все могли принять и переварить даже эту дозированную правду. Мы знаем теперь, какую борьбу пришлось выдержать Хрущеву с другими сталинскими ближними, такими как Молотов, Ворошилов и Каганович, которые кричали Хрущеву, что он не ведает, что творит... «Внизу» же настроение было такое, будто распался некий мистический круг, в котором мы родились, жили и умирали. Исчезло злое волшебство, и сам волшебник был мертв. Теперь не надо было больше говорить полуправду или полуложь. Хотя на самом деле Хрущев сказал полуложь...

Едва сдерживаемая ярость и ненависть сталинистов были лучшим доказательством того, что наша страна еще может вступить на верную историческую дорогу. Тогда казалось: значит, социализм не ошибка, значит, «великий эксперимент» удался, несмотря на все ужасы, кровь и грязь. Партия сказала народу правду, всю правду.

Всю Правду?

С этого все и началось. Правда была сказана суммарно. А люди ожидали, что гордиев узел будет не столько разрублен, сколько распутан. Но, — успокаивали мы себя, — Хрущев в секретном докладе назвал ряд преступлений, которые должны быть расследованы, например, убийство Кирова, а это приведет в свою очередь к раскрытию и осуждению других преступлений и к суду над виновными. Казалось, что все развивается в нужном направлении.

* * *

Институтское партийное собрание, посвященное итогам XX съезда КПСС, заседало в зале Института экономики Академии наук СССР на четвертом этаже здания на Волхонке, 14.

После доклада делегата XX съезда, члена ЦК партии академика А. М. Панкратовой было много выступлений. Подавляющее большинство из них сводилось к воспоминаниям. С профессиональной точки зрения, для среды историков, собравшихся здесь, эти воспоминания не были лишены интереса. Правда, вспоминали, главным образом, о том, как историков сгибали в бараний рог, заставляя их писать не только явную ложь, но и несомненную чушь в угоду «культу личности» — удобное и не совсем понятное определение эпохи диктатуры Сталина. Не обошлось и без персональных атак, например, на историка Василия Мочалова, ярого «культиста», одного из авторов официальной биографии Сталина. Разумеется, кое-кто сводил при этом и свои личные счеты.

Некоторые выступления особенно запомнились мне. Выступал старый большевик Андрей Кучкин, один из авторов «Истории КПСС», который во все времена был готов выполнить любое предписание партии. Но даже его проняло настолько, что он назвал Сталина «убийцей своего народа». В устах Кучкина эти слова производили сильное впечатление, гораздо большее, чем передовица какой-нибудь газеты. С ним вступил в спор другой, не столь старый, но все же большевик, заведующий сектором новейшей истории западноевропейских стран Николай Саморуков, который доказывал, что Сталина нельзя называть «убийцей», но можно и должно именовать «тираном». Вот ведь до чего дошло дело — до квалификации степени преступности вождя народов! Но главное было, разумеется, не в этих спорах, а в той атмосфере подлинного раскрепощения, которая царила на собрании. Не будет преувеличением сказать, что то была атмосфера какой-то полухристианской готовности к покаянию, замешанной на традиционной русской склонности к всепрощению...

Но были, конечно, и выступления, подтекстом которых были призывы к сдержанности, к осторожности. Одни намекали, что Хрущеву, быть может, вообще не следовало бы говорить все, что он рассказал, другие не верили в прочность позиции самого Хрущева. Мой коллега, очень образованный историк, но отчаянный карьерист, сказал задумчиво: «Ну, теперь в течение ближайших десяти лет лучше всего ничего не печатать». И он сделал, как сказал: написал и защитил свою докторскую диссертацию по теме из истории советского общества, но напечатал ее лишь после смещения Хрущева, стал член-корреспондентом Академии наук СССР и заведующим одним из отделов Института истории Академии наук СССР. Да, с житейской точки зрения он оказался дальновидным, но как ограниченна эта точка зрения, как нравственно искалечила она этого историка, да и его ли одного. Ведь частичка так называемого нового человека, созданного за годы советской власти, — «хомо совьетикус» сидела в той или иной степени почти в каждом из нас. А «хомо совьетикус» обладал удивительной способностью перевоплощения и приспособления к любым условиям, а в глубине души был готов сделать все... что от него потребуют, лишь бы можно было сослаться, что он делает это неохотно, принуждают, мол, что поделаешь. Ни один иллюзионист не в состоянии достигнуть таких вершин в искусстве перевоплощения, оставаясь в одной и той же оболочке, каких достиг «хомо совьетикус».

Новая атмосфера благотворно отразилась на научной работе, на подходе к решению кардинальных проблем истории. В периодических профессиональных изданиях появилось много интересных и свежих материалов. Все это происходило в обстановке глухой, а вспышками и открытой борьбы между сторонниками курса Хрущева (выражение это, конечно, условное) и сталинистами.

В журнале «Вопросы истории» появилось несколько статей, в которых делались попытки выяснить действительную роль Сталина во время революции, более правдиво осветить некоторые ключевые проблемы советской истории. Это началось еще в 1954 году, когда А. М. Панкратова была назначена главным