Галкин (1934–1935 гг.). В 1937 году исключили из партии за связи с Бухариным. В 1938 году арестовали. Обвинили во вредительстве. В 40-м приговорили к восьми годам. Освободился, снова арестовали. Выслали в Красноярский край. Вернулся в Екатеринбург, где и умер наконец своей смертью.

Мизенко (1935–1937 гг.). Много работал. В 1937 году арестован чекистами. На допросах признался, что занимался вредительской деятельностью. В 1938 году расстреляли. Через 20 лет извинились и реабилитировали.

Но я хотел рассказать не об этом. Первым городским бургомистром в 1751–1753 гг. был Иван Харчевников. Объездил всю Сибирь. В 23-м осел в Екатеринбурге. Сам Татищев дал ему 50 рублей на организацию торговли. Занимался торговлей, был поставщиком всего. В 23-м году по личному распоряжению де Геннина был выпорот за кабацкую драку с караульным драгуном. Судя по всему, Харчевников драгуну навалял. А в 23–25-м отрабатывал денежный долг в заводской каторжной работе. Торговал с башкирами, возил железные припасы в Москву. Нападали разбойники, отбивался. Все уважали. Уже после увольнения с должности его зять, Коробков, основатель и владелец Каслинского завода, разорился. И Харчевникова, как его поручителя, два года держали в челябинской тюрьме. Общими усилиями его оттуда вытащили. Зять построил ему дом в Бобровском, где он и жил до самой своей смерти. Симпатичный человек.

Юле было двенадцать лет. Она украла жвачку в киоске. Ее поймали, родителей оштрафовали, а Юлю поставили на учет в детскую комнату милиции. Потом она исправилась. Хорошо училась, окончила институт, устроилась на работу, хорошо себя зарекомендовала и пошла на повышение. Но неожиданно вмешалась служба безопасности, и повышение зарубили. Выяснилось, что она привлекалась и до сих пор состоит на учете.

Ей было очень обидно. Мало того что карьера не сложилась, еще и все об этом узнали. А ведь десять лет уже прошло. И она мне говорит: «Ну, посмотрите, какая несправедливость. Я понимаю, что это самое начало моей жизни, и такой позор, я даже не знаю, как дальше жить. Такой стыд, такая неудача, и в самом начале».

Я вдруг говорю: — Слушай, я тебе расскажу: в 1942 году на Южном фронте было очень тяжело, прибыло пополнение. И в первом же бою один восемнадцатилетний вдруг бросил оружие, заткнул уши и побежал, куда глаза глядят. Его еле поймали, и военный трибунал приговорил его к расстрелу. Его должны были расстрелять перед строем, но обстановка была очень тревожная, поэтому его вывели несколько человек — прокурор, особист, представитель военного трибунала дивизии и врач. Поставили на краю воронки, выстрелили в него несколько раз, и когда он упал, врач зафиксировал смерть. Его столкнули в воронку и сапогами нагребли земли. Как-то закидали и ушли.

Через некоторое время солдатик ожил, сумел откопаться и пополз в расположение части. И на пути его оказалась землянка прокурора, и он туда скатился. Представляете, сидит такой прокурор и с чувством выполненного долга кушает тушенку, и вдруг на пороге возникает окровавленный покойник, которого он только что едва ли не собственными руками расстрелял и собственными ногами похоронил!!! Вой, конечно, крики, набежали все. Солдатика давай перевязывать. Все-таки ребенок совсем, 18 лет. Что делать, никто не знает, а добить никто не берется. Доложили председателю трибунала фронта Матулевичу. И тот распорядился: «Ввиду исключительности обстоятельств заменить расстрел сроком заключения, а всех исполнителей расстрела ввиду нарушений приказа и преступной халатности разжаловать и направить в штрафной батальон». Что и было исполнено. И никого из них не осталось в живых, потому что разжалованные штабные, как правило, погибали в первом же бою.

А бойца, когда немножко подштопали и подлечили в госпитале, в связи с нецелесообразностью и, видимо, невозможностью отправления в тыл также определили в штрафбат и отправили на передовую, где он принимал участие в самых жестоких боях, был ранен, выжил, вернулся в строй и дошел до Берлина. У него была медаль «За отвагу», «За боевые заслуги» и орден Боевого Красного Знамени. К концу войны у него уже выросли усы. И он всегда удивлялся тому, что его жизнь началась лишь с того момента, когда его расстреляли и закопали.

Через шестьдесят лет в родной деревне его именем назвали улицу.

Когда-то, во времена колонизации Русского Севера, храмы ставили на местах древних зырянских, пермяцких, вогульских капищ. Выкорчевывали сами имена. И стояли по всему Северу села Преображенские, Вознесенские, Троицкие, Петропавловские…

Позднее концепция поменялась. Все поменялось. И запестрела карта Первомайскими, Октябрьскими, Комсомольскими, Ленинскими и прочими карломарксовскими… Метили территорию. Торопились. Все это не настоящее. Панически боялись кануть в небытие.

И на фоне этой безликости гладят душу и ласкают ухо высокие, полные значения Княжпогост, Гимручей, Пермогорье… Добрые Нюксеница, Фаленки, Мороморочка (!), веселые Хухрята и Мухрята и даже торжественная Высокая Плешь… От Архангельска в сторону Пинеги есть село Трепузово. Доброе название. С размахом. И еще Бабонегово. С уважением к женщине. А на въезде своротка и указатель: «Учебная база „Бабонегово“». Небось учат, как с бабами нежно обращаться. И еще там же село Конецгорье. По левому берегу Северной Двины есть Пермогорье, и, казалось бы, название ясно указывает на рельеф. Но мне представляется, что Конецгорье может означать, что горю конец.

Почему? Да просто потому, что это было бы очень красиво и радостно.

Как-то приехали журналисты-французы. Авторитетная газета, сайт и популярное радио. По-русски говорят не очень хорошо, но гораздо лучше, чем я на французском. И вот беседуем, хоть и откровенно, но стараюсь лишнего не сказать. Они спрашивают: «А вот вы, оппозиционер, как вы общаетесь с властью?» Я пытаюсь объяснить, что я не то чтобы оппозиционер, я контактирую с властью и всегда готов поддерживать любые разумные и добрые начинания, просто оставляю за собой право иметь свое мнение и говорить то, что думаю. И в дальнейшем буду работать с властью, во всяком случае, пока там не будет окончательных людоедов, похитителей детей, наркоторговцев и т. д. Согласитесь, понятная позиция?

Ну, озвучил, и дальше пошли. Поговорили о культуре, о спорте, о дружбе народов, и уже в конце, прощаясь, один из них достал блокнот, поправил очки и вежливо переспросил: «Простите, позвольте уточнить, вы сказали, что готовы работать с властью, если оттуда уберут людоедов, наркоторговцев и похитителей детей?..»

Стоп!!!! Ох ты, мать честная! Все не так!!! Вытер испарину и снова проговорил и проследил, чтобы правильно записали. Проводил, отдышался и думаю: «Ни хрена себе, какая торпеда мимо прошла!..»

Одна женщина, блокадница, у нее погибла дочь, и маленький внук остался сиротой. Она забрала его к себе, вырастила, дала образование и все время копила для него деньги. Блокадница, у нее это как рефлекс. Он нормальный парень, писал стихи и сам зарабатывал, жили они дружно. Единственная проблема, что он у нее один, и она очень за него переживала.