— Эй, братва, расхомутайте-ка его, — распорядился Ан, подождал, пока чубатого развяжут, и негромко, по-отечески сказал: — Ну дали тебе, сынок, волю. А дальше-то что?

— А вот, сучье вымя, что, — не орлом, а хищным зверем кинулся на него тот, но сразу же был взят на болевой, по всей науке уложен на пузо и дружески похлопан по плечу.

— Экий ты, право, горячий. Как парное ослиное дерьмо. Тебя как звать-то, сынок?

— Пусти, сучье вымя, пусти, — попробовал было рыпнуться герой, но Ан без промедления усилил нажим и все так же по-отечески изрек:

— Так-с, продолжим. Гм. Все же, как тебя зовут? А, Нинурта. Ну что ж, отлично, хорошее имя. Есть в нем что-то светлое, трогательное, напоминающее о детстве. Гм… Значит, говоришь, отпустить? А как голодный лев на горячее говно бросаться не будешь? Что? Не будешь? Ни на кого и никогда? Слово офицера?

— Да, да, слово офицера, — заверил медалист, со стоном поднялся с пуза и, ни на кого не глядя, с удрученным видом принялся баюкать руку. К слову сказать, не сломанную, не раздробленную, не выведенную из строя, а так, слегка подраненную. Куда ж пилоту без нее.

— Ну вот и ладно, вот и молодец. — Ан доброжелательно кивнул, подошел к отличникам и, как бы продолжая разговор, сказал: — Нет, ребятки, я не пугало. — Резко распустил застежку, быстро распахнул мундир и показал на выпуклой груди вязь мастер-егерской татуировки. Донельзя мудреную, на изумление хитрую, какие оставляют только иглы Доверенных имперских кольщиков.

— О, Мастер-Наставник! Генерал! — Медалисты встрепенулись, непроизвольно поднялись на ноги, а один, курчавый, с длинным носом, как-то заговорщически сказал:

— Генерал, я вас узнал, я писал о вас диплом. Вы — Корректор Совета Ан, Чрезвычайный политический отступник, при аресте убили восьмерых. Тема моего диплома называлась: «Опаснейшие супостаты Империи». Меня зовут Зу, одноперый субподорлик Зу, выпускник факультета Летной безопасности.

В отличие от угрюмого, немногословного Нинурты этот Зу так и шел на контакт — преданно смотрел в глаза, заискивающе улыбался, изображал радость, ликование и оптимизм. Чувствовалось, что идти на органы во славу Империи ему ну очень не хотелось.

— Шестерых, сынок, шестерых. Вот этими руками и ногами. Шестерых наглых, бешеных легавых псов, которых, я знаю, настоящие орлы также ненавидят всеми фибрами своей души, — мастерски швырнул пробный камень Ан, заметил ответную реакцию и сразу сделал знак Шамашу: — Эй, там, развяжите орлов. — Он подождал, пока с пернатых снимут путы, с важностью застегнул мундир и сразу взял быка за рога: — Ладно, хрен с ним, с прошлым, ребята. Что было, то было. Давайте лучше заглянем в будущее, которое, к счастью, не состоялось. Закончился бы этот круиз, распределили бы вас по гарнизонам, и начались бы трудовые будни — кто третьим, а кто и пятым подорлом на малых боевых «фотонах». На тех самых, ископаемых, что гибнут во славу Империи с рекордной постоянностью. Понятно, что на модерновых «гиперах» вакантных мест не бывает, желающих послужить на них во славу отечества хоть отбавляй. И вот, каковы же перспективы? — Ан сделал скорбное лицо, убито замолчал и изобразил боль, грусть, тоску, кручину и непротивление злу. — Теснота общаг, убогость гарнизонов, дешевые кибер-шлюхи, поганый ханумак. Лет где-то через пять — и это в случае удачи — вам разрешили бы жениться, но после службы на «фотонах» с их реакторами типа «бэ» вы едва ли смогли бы зачать сертифицированных детей — половина из них, согласно вердикту Совета, наверняка попала бы в Госконвертер. Наконец через Четыре Оборота безупречного служения вас послали бы на пенсию, дезактивировали бы ген и отправили на периферию наслаждаться вечностью — захолустная планетка, убийственная тоска и экстракт ханумака как единственная радость в жизни. И все это, конечно, лишь в том случае, если вы баловень судьбы и вас бы миновали радиация, пси-модуляция, спонтанно барражирующий ген, бластеры врагов, жало крысоядов, ментальный антивирус, все эти доносы, чистки, терки, профилактические психомясорубки… Ну как вам такая перспективка? — усмехнулся Ан, кивнул и, не рассчитывая на ответ, пошел вещать дальше: — А теперь послушайте, что предлагаю я. Послать любимое отечество на хрен и дружно податься ко мне. Взамен — каждому отдельное жилье, нерожавшая скважина на выбор, правильная доля в общаке и звание полного подорла. Но это для начала. А через год — тотальная дезактивация гена старости, со всеми вытекающими перспективами. Поймите меня, братцы, правильно — нам нужны пилоты, орлы, протоплазмы хватает и так. Ну, что скажете?

— Каждому жилье и бабу? А через год дезактивацию? — встрепенулись орлы, жутко заблестели очами и крайне единодушно, не выказывая сомнений, строем подались в предатели. — Достопочтенный Мастер-Наставник! Мы согласны! И черта ли нам в этой присяге… А что значит правильная доля?

Ну да, все верно, отечество далеко, а перспектива пойти на органы — вот она. Рядом.

— Очень хорошо, — одобрил Ан, понимающе оскалился и разом изменил манеру общения. — Равняйсь! Смирно! Слушай приказ. Старшим назначаю… — Он на мгновение замолк, глянул на вытянувшегося в струнку Зу, с отвращением вздохнул. — Старшим назначаю трехперого Нинурту. Сейчас вы все поступите в распоряжение Старшего Наставника, он охватит вас инструктажем, расселит по квартирам и поставит на довольствие. Уважаемый Старший Наставник, будьте так любезны. — Он строго посмотрел на радующегося Красноглаза, сделал всем салют и подался прочь — настроение у него было превосходным: похоже, проблемы с пилотами больше не существовало. Но когда он поднялся к себе, на президентский уровень, настроение у него мгновенно испортилось: в просторной рекреации у душистого фонтана дрались смертным боем его родные сыновья Энлиль и Энки. Тут же, прижимая руки к высокой груди, имела место быть его родная дщерь Нинти — практически голая, в одних только чулках. Она громко всхлипывала и убито повторяла:

— Ребята, ребята, ну зачем же вы так, ребята. Ребята, ребята, ведь я вас так всех люблю, ребята…

Пустое, ребята не унимались, рычали, свирепели и охаживали друг друга руками и ногами — У Энки наливался внушительный синяк, Энлиль плевался кровью и ощутимо хромал. Кстати, он был тоже в чем мама родила, и ситуация для Ана явила образец прозрачности: Энки, придя к Нинти, застал ее с Энлилем, естественно, обиделся и затеял драку. Наверняка еще припомнил и все хорошее. И когда же только это все кончится?

— А ну-ка брейк! — негромко рявкнул Ан, но был услышал сразу и всеми — Нинти, дико вскрикнув, заплакала по-настоящему, прикрылась по возможности дрожащими руками, Энки и Энлиль застыли, выдохнули, испепелили друг друга взглядами, выматерились трехэтажно и с ненавистью расцепились. Да, что-то в их объятьях не чувствовалось братской любви.

— Иди к себе, — глянул Ан на дочь, глотнул, подивился завершенности форм, бархатистости кожи и округлости линий, грозно засопел, нахмурился и неожиданно внутренне облизнулся — а ведь у сынков-то губа не дура. Что у одного, что у другого. Только вот с серым веществом гипоталамуса нехорошо[139]. Ну да ладно, это дело поправимое.