— Да, тяжелый день, — мой голос начал выдавать меня. — Ваша речь была… — начала я, но она подняла руку, чтобы остановить меня.

— Твоя тоже. Держи голову выше. Я знаю, как проходить через такие вещи, и для этого надо высоко держать голову.

Это были единственные слова Сьюзен, и я не была уверена, метафора это или нет. Ее отвлекли вновь пришедшие, которые хотели продемонстрировать, какие они хорошие люди, раз они «здесь с ней». Я вернулась к Ане, которая оказалась ближе к кухне. Официанты сновали взад и вперед с полными и пустыми подносами, и пока они делали это, Ана продолжала брать с полных подносов финики в беконе.

— Все. Я сделала это, — отчиталась я.

Она подняла руку в одобрительном жесте.

— Когда ты ела в последний раз? — поинтересовалась она, поглощая финики.

Я вспомнила блин и поняла, что, если скажу правду, она силой накормит меня закусками.

— О, совсем недавно, — солгала я.

— Враки, — ответила Ана. В этот момент мимо проходил официант с креветками. Она остановила его, и я скривилась.

— Нет, — сказала я, возможно, слишком резко. — Никаких креветок.

— Финики? — спросила она, протягивая мне свою салфетку. Оставалось две штуки. Финики были большими, завернутые в толстый слой бекона. Они были липкими и сладкими от сахара. Я не знала, смогу ли съесть их. Но потом я подумала о морепродуктах и поняла, что это лучший выбор. Поэтому я взяла финики и съела их.

Они. Были. Шикарными.

И вдруг мое тело захотело еще. Больше сахара. Больше соли. Больше жизни. И я сказала себе: «Это безумие, Элси. Бен мертв. Сейчас не время для гедонизма».

Я извинилась и пошла наверх, подальше от еды, к зеркалу в гостевой ванной комнате. Я знала, куда я иду, пока поднималась по лестнице, но делала я это бессознательно. Меня как будто тянуло в это место. Когда я поднялась выше, я увидела говорящих и жующих людей. Несколько человек заняли гостевую комнату. Все пришли посмотреть на зеркало в ванной. Я не повернула за угол и не вошла в комнату. Я остановилась на верхней ступеньке лестницы, не зная, как поступить. Я хотела остаться наедине с зеркалом. Мне было невыносимо видеть его почерк в присутствии других людей. Повернуть назад? Прийти сюда позже?

— Надгробная речь была убедительной, — услышала я мужской голос.

— Нет, я знаю, я не говорю, что она не была убедительной, — ответил другой, более высокий, женский голос, увлеченный разговором.

— О ком мы говорим? — вступил кто-то третий, это был голос сплетницы. И по ее тону я поняла, что говорящая дама держит в руке напиток.

— О вдове Бена, — объяснила женщина.

— О-о-о, да. Скандал, — сказал третий голос. — Они и пары недель не были женаты, верно?

— Верно, — подтвердил мужчина. — Но я думаю, Сьюзен ей верит.

— А я знаю, что Сьюзен ей верит, — сказала женщина. — И я ей верю. Я все поняла. Они были женаты. Я только говорю, что… вы же знаете Бена, вы знаете, как он любил свою маму. Вы не думаете, что он бы сказал ей об этом, если бы все было по-настоящему?

Я медленно отступила назад, не желая, чтобы меня услышали, и не желая слышать того, что последует дальше. Спускаясь вниз по лестнице, чтобы найти Ану, я поймала свое отражение в одном из зеркал Сьюзен. Впервые я не увидела себя. Я увидела женщину, которую видели они все, женщину, которую видела Сьюзен: дурочку, которая думала, что она проведет всю жизнь с Беном Россом.

ФЕВРАЛЬ

Был вечер вторника, и мы с Беном устали. У меня был долгий день в библиотеке, я собирала на стенде документы, связанные с администрацией Рейгана. А Бен ввязался в спорную дискуссию с боссом по поводу логотипа компании, которым он занимался. Никто из нас не хотел готовить ужин, никто из нас вообще ничего не хотел, кроме того, чтобы поесть и лечь спать.

Мы пошли ужинать в кафе на углу. Я заказала спагетти с соусом песто. Бен выбрал сандвич с курицей. Мы сели на шаткие стулья за одним из хлипких столиков на улице и поели на свежем воздухе, считая минуты до того момента, когда будет прилично отправиться спать.

— Мама сегодня звонила, — сообщил Бен, вытаскивая красный лук из своего сандвича и выкладывая его на вощеную бумагу.

— О?

— Я просто… Думаю, это одна из причин моего стресса. Я не рассказал ей о тебе.

— Что ж, не волнуйся на мой счет. Я тоже о тебе родителям не сообщила.

— Но это другое, — возразил Бен. — Мы с мамой близки. Я все время говорю с ней, но по какой-то причине я не хочу говорить ей о тебе.

Я уже была достаточно уверена в том, что сердце Бена принадлежит мне, поэтому эта тема меня не интересовала.

— Ну и как ты думаешь, что тебя останавливает? — спросила я, доедая пасту. Она оказалась водянистой и невкусной.

Бен отложил сандвич и вытер излишки муки с рук. С какой такой стати на модных «домашних» сандвичах всегда бывает мука?

— Я не уверен в ее реакции. Думаю, частично это связано с тем, что мама будет счастлива за меня, но обеспокоена… э…

— Обеспокоена? — Я начала думать, что, возможно, причина во мне.

— Не обеспокоена, нет. Когда мой папа умер, я провел много времени с мамой.

— Естественно.

— Верно, но я за нее беспокоился. Мне хотелось сделать так, чтобы рядом с ней всегда кто-то был. Я не хотел, чтобы она осталась одна.

— Разумеется.

— Время шло, и мне захотелось дать ей шанс двигаться дальше. Встретить кого-то, найти новую жизнь, чтобы по-настоящему… обрести крылья в каком-то смысле.

Я коротко и негромко хмыкнула себе под нос. Какой сын хочет помочь своей матери обрести крылья?

— Но она этого не сделала.

— Что ж, все люди разные, — заметила я.

— Я знаю, но прошло уже три года, а она все еще живет в том же самом доме, одна. После смерти папы мама наняла рабочих, чтобы они переделали его снаружи. Может быть, чтобы чем-то заняться? Не знаю. Она получила деньги по страховке. Когда это было сделано, она добавила пристройку. Когда и это было сделано, она переделала двор перед домом. Такое впечатление, что она не может остановиться, иначе произойдет взрыв, который уничтожит ее изнутри. Но внутри дома она почти ничего не изменила, правда. Все осталось почти так же, как при отце. Всюду его фотографии. Мама все еще носит обручальное кольцо. Она как будто застыла.

— Мгм, — ответила я слушая.

— Меня тревожит, что моя встреча с тобой, с фантастической девушкой, идеальной для меня… это будет чересчур. Меня тревожит, что мама почувствует себя брошенной. Или… что я слишком быстро забыл об отце… или что-то еще. В доме больше нечего менять. И у меня такое чувство, что она вот-вот сломается. — Последнее слово далось ему с трудом.

— Ты чувствуешь, что тебе нельзя ничего менять в своей жизни, потому что она ничего не меняет в своей? Или что тебе надо быть рядом с ней, пока она не научится жить снова?