Через неделю жертвой пал стоматолог Дима, праздновавший свой день рождения и посланный одним из шутников к командиру на ходовой мостик получить бутылку шила по этому случаю. Якобы командир, вдруг изменивший своим хохляцким правилам и благорасположенный к студенту-стоматологу, согласился стать одним из волхвов, дары несущих, и отрезать бедному медику полкило драгоценного сырья для пропоя в боевом походе. Дима поднялся на ходовой, имея пустую бутылку за поясом штанов, сверху укрытую кителем. Он долго кряхтел и покашливал за спиной кэпа, сидящего в командирском кресле, пытаясь привлечь внимание.

Щенячья возня наконец привлекла внимание Николая Прокопыча — он повернул голову и уставился на стоматолога с немым вопросом:

— Солнце, штиль, видимость 10 миль, опасных целей нет, какого хрена тебе надо, сынок?!

— Тащ командир, дык, я пришел… спирт получить… на день рождения…

Пауза… Буря!!! Вскоре Дима стал самым часто стоящим ходовую вахту офицером, а к концу похода — еще и лучшим.

Первый Семен Иванович, буксируемый собачьей упряжкой, достиг северо-восточной оконечности Азии и стал мысом.

Второй Семен Иванович до мыса не доплыл, «раздавился» и стал устным памятником.

И только Семен Иванович Третий повторил подвиг деда. Он тоже достиг края Азии, и тоже на буксире.

Все они были Челюскиными: первый — первопроходцем, второй — ледоколом, третий — научно-исследовательским судном с генетически и механически переданными повадками торосокрушителя.

«Семен Челюскин» — добротный корабль второго ранга с крепким ледовым корпусом — был соседом и хорошим другом нашей «Азии». Они нежно терлись бортами, стоя у стенки Дальзавода, и косили друг на друга раскосыми глазами клюзов. «Сене» делали ремонт на дизельном сердце; он постанывал, но терпел — ведь рядом стояла красавица «Азия» с пышным бюстом из двух радиопрозрачных шаров и широкой кормой. Ее вид анестезировал…

Заводские же айболиты в замасленных робах, сделавшие разрез грудины и досрочно получившие премиальные, быстро дошли до состояния тянитолкаев — их ноги бессознательно гуляли в разные стороны, уводя тела все дальше от цехов. «Сенин» выход в море оказался под вопросом. Его командир, Петр Степанович Рябов, был весь в гневе! Гнев свалился на него сверху, из штаба. И еще немного гнева принес с собой каперанг Сухов, вежливо передавший его Петру Степановичу. Гена Сухов был «антиллигентным» офицером: интеллигентным по сути, но анти — по должности.

Это он, однажды проверяя флотскую часть, наткнулся на отдельно стоящего матроса с книжкой в руках.

— Матрос, ко мне! Чем занимаемся в рабочее время?

Матрос подошел строевым шагом с боевым до бесстрашия взглядом и по-уставному доложил:

— Товарищ капитан 1-го ранга, командир 1-го отделения 2-го взвода 3-й роты 4-го батальона 5-го полка 6-й дивизии морской пехоты Краснознаменного Тихоокеанского флота младший сержант Борзов. Докладываю! Изучаю Устав Военно-Морского Флота, утвержденный постановлением Верховного Совета СССР от 7 ноября 1917 года, во устранение замечаний, сделанных командиром роты капитаном Дрю-киным на основании статей 10, 20, 30 и 40 Устава ВМФ за нарушение статей 50, 60, 70 и 80. Докладываю статью 10… Разрешите идти? — шепотом спросил Сухов. Раздался щелчок. Это у его «антиллигентности» отпала отрицательная приставка, а оставшаяся один на один с борзостью интеллигентность поступила в соответствии с мировой традицией — дала команду ретироваться.

Сейчас, стоя на ходовом мостике, Гена был решительнее:

— Петруха, нам в Славянку приказано идти для окончания ремонта. Я — старший, — передав пакет с гневом, сказал командиру «Челюскина».

— Так в чем же дело?! Пойдем, товарищ Сухов! — улыбнулся Рябов.

— Буксир дадут?

— Уже дали — «Азию».

Петр Степанович с сомнением поглядел на льдины, плавающие в свинцовых февральских водах залива Золотой Рог, и с сожалением — на свежевыкрашенный борт соседнего корабля.

— Не пройдем… У нее корпус не для льдов, да и бульбу помнем.

— Пройдем! Я льды авторитетом давить буду.

И ведь пошли… Наш командир, Николай Прокопович, злющий, курил свой неизменный «Беломор», сидя на боковом диванчике ходового мостика и бросая косой взгляд на развалившегося в ЕГО кресле Сухова. Он отказался от управления кораблем, отдав весь переход в руки Гениного авторитета.

«Челюскин», вихляя галсами, легко катился за нашей кормой, и только опасно натянутый до струнного звона буксирный конец дымился и постанывал: «Сейчас лопну и ноги вам переломаю!» Мы с Колькой, командиры шкафутовой и ютовой партий, отправили бойцов на полуют, где уже обосновался хитрый Шура Пчел, поставленный для связи с ходовым мостиком. А когда раздался пушечный выстрел порвавшегося буксирного конца, ласточками взлетели следом.

Сращивать его пришел боцман. Человек основательный, он не сразу принялся за работу: прицелившись в «Сенин» форштевень, он дал длинную очередь веером, в которой трассирующим было слово «мать», зажигательным — «хрен», а бронебойным — «баааля… сина». Поняв, что промахнулся, боцманмат откинул суффикс и стал просто боцманом, раздающим подзатыльники и команды.

Срастались и пошли дальше… Впереди уже было видно Славянку. О ее близости наглядно говорили и рыбаки, сидящие на льду и удивленно глядящие на борт «Азии», ломающий тонкий полуметровый лед всего в пяти метрах от их лунок. Зачарованные, они еще не понимали, что их рыбалка обречена, но заволновались, когда с нашего борта посыпался дружеский чат в одну сторону: «Пацаны, кто ж корюшку на блесну ловит?.. Подсекай, дурень… Дядя, у тебя корма к баночке примерзла…» Раздался гул! Это не рыбаки роптали, это «Азия» уткнулась носом в полутораметровый лед и задрожала всем корпусом. Пчел встал, отряхнулся и восстановил связь:

— Ходовой, дистанция до «Челюскина» резко сокращается.

— Дистанция 70… 50… 20 метров! Есть касание! — запоздал с докладом поднимающийся с палубы Шурка.

«Сенин» усиленный форштевень достиг-та-ки «Азии», прорезав край ее кормы и снеся стальную стойку передающей антенны.

Через пять минут на ют стали прибывать официальные делегации: пришел связист Вова Пряник, глянул вниз на ловящую рыбу антенну и ушел «устанавливать связь с подводными лодками»; следующим пожаловал механик дядя Миша: его великорусское лицо приобрело греческие черты Прометея с выклевыванной печенью. Как и подобает огнекраду, механик матерился более пламенно, чем искрил уже работающий сварочный аппарат. Последним прибыл старпом, который спустился по штормтрапу на лед и пошел ругаться на «Челюскин». Но ушлые «челюскинцы» нечестно сыграли церемонию встречи старшего начальника — захождение с правого борта — и отвалили трап. Старпома скорчило от смеха, и он не смог попасть ногой на нижнюю ступеньку. Через полчаса с видом центуриона, принявшего свою сотню (не воинов, а миллилитров), он заскользил обратно, сделав круг вокруг рыбаков и дав им ценное указание сматывать удочки.