– Ты, наверное, знаешь, что делаешь? – спросил карлик.

Папа разговаривал с военным трибуном, и только с ним, как если бы остальные были приложением к Тумидусу-старшему, бессмысленными голограммами.

– Нет, – честно ответил Тумидус.

Неужели согласился, подумал он. Что, правда?! Военный трибун ждал сопротивления, боев на всех фронтах, ослиного упрямства. На быстрое согласие он не рассчитывал, хотя именно согласие, причем троекратное, являлось залогом успеха – если не предприятия, то хотя бы старта.

О необходимости троекратного согласия пассажира Тумидус выяснил заранее. Да, здесь был слабый момент. Имей трибун возможность утащить Папу силой, он бы так и сделал и ни минуты бы не сомневался.

– Нет, Папа, не знаю. Не знаю, но делаю.

– Где твои люди?

– Вот. – Тумидус положил руки на плечи Борготты и племянника.

– Этих я вижу. – Папа Лусэро противоречил сам себе и плевать на это хотел. – Твой сорасец…

– Мой племянник, – поправил военный трибун.

– Твой племянник. Я чую в нем кровь солнца. Его пульс иной, чем у всех ваших. Он твой племянник, но он астланин. Ты уже взял его на «поводок»? Не отвечай, молчи. Взял, конечно же взял. Где остальные?

– Ждут за забором.

– Почему?

– Я не хотел тащить всех сразу. Думал, мы сперва переговорим.

– Разумно. Им не надо слышать, как я называю тебя идиотом.

– И мне не надо, – кивнул Борготта. – Я и так в курсе.

Тумидус-младший промолчал. Вместо него взвился хор:

Белое солнце висело над двором. Черные тени тянулись по земле. Черный карлик с белыми глазами стоял напротив троих мужчин.

– Покажи, – велел Папа Лусэро.

Без возражений, словно зная, что Папа обращается к нему, Лючано Борготта снял сюртук, спустил сорочку с плеча. Вареные перепелиные яйца, заменявшие Папе глаза, уставились на татуировку. Шевельнулись черные змеи, шевельнулись красные. Миг – и уже двигался весь орнамент.

– Пепел, – шепнул старый антис. – Я втер тебе в наколку пепел от сгоревшего времени. Когда я возвращался, он пачкал мою кожу. Я решил, что будет забавно испачкать твою. Нет, это вышло совсем не забавно. Время моей жизни сгорело, осталось всего ничего. Хорошо, полетели. Зовите остальных.

И закричал хриплым, срывающимся голосом:

– Зовите! Скорее! Пока я не передумал…

Пока я не испугался, услышал Тумидус. Марк уже бежал к воротам, открывал створки. Семи процентов дозированного рабства, связывавшего дядю и племянника, хватило, чтобы молодой офицер выполнял приказы раньше, чем они прозвучат. Вслед ему неслось:

– Чего ты орешь? – рассердился Тумидус. – Кто тебе даст передумать? И не надейся, старый хитрец. Полетели ему! Сейчас мы зайдем во двор, в смысле – остальные зайдут, ты согласишься… И не нахрапом, а три раза, честь по чести. Понял?

Папа молчал.

Пока коллант полукругом выстраивался напротив крыльца, военный трибун вспоминал: ничего ли он не забыл? Кажется, ничего. Пробный взлет колланта с новым невропастом – сделали, взлет-посадка прошли штатно. К счастью, двадцать лет назад Борготта успел побывать у Тумидуса в рабстве – тонкие связи сохранились, бери да пользуйся. К счастью?! Ладно, эту бомбу лучше не трогать. Пробный взлет колланта, уже пассажирского, с Марком, взятым на «поводок», – сделали, никаких проблем. Втайне Тумидус опасался, что племянник станет противиться корсетизации. Давить на парня – себе дороже: на конфликте в волну не ходят, и весь замысел коту под хвост. Нет, подчинился как миленький, даже, стыдно сказать, с радостью. Радость лучше любых генетических экспертиз подтвердила, что Марк астланин, как бы чудовищно это ни звучало. Все астлане от «поводка» испытывали кайф, и молодой офицер не стал исключением. Взлет пассажирского колланта с пассажиром «на борту» – сделали, порядок. В качестве пассажирки Н’Доли привела какую-то свою подружку: симпатичную, но болтливую до чертиков. Опасаясь лишней огласки, Тумидус спросил у Н’Доли напрямик: сумеет ли подружка держать язык за зубами? «Еще как! – отмахнулась Н’Доли. – У меня есть ее кукла. Кукла и обрезки ногтей. Не удержит за зубами, так откусит». Про куклу военный трибун не понял, а уточнять не захотел. Шутка, должно быть. У каждой расы свое чувство юмора: гематры небось квадратный корень из нуля извлекают – обхохочешься!

Огласки от коллантариев Тумидус не ждал, огласки от Папиной родни не боялся. Жены с детишками тыщу раз видели, как их драгоценный тиран взлетает: так, сяк и эдак. Ну, взлетел с подвывертом, в хорошей компании, размялся перед поминками – о чем тут болтать? Да и кто им поверит, трещоткам?

– Лусэро Шанвури. – Военный трибун откашлялся. – Согласны ли вы…

– Стоп.

Рука Борготты легла на плечо Тумидуса, прервав монолог. Военный трибун еле сдержался, чтобы не заехать наглецу локтем в челюсть.

– Стоп, – повторил Борготта. – Согласия должен спрашивать невропаст колланта. Невропаст у нас я, значит я и спрошу. Когда вернемся, можешь меня за это поколотить.

– Да, – сквозь зубы произнес Тумидус. – Забыл, извини.

Борготта был прав, гори он огнем.

– Лусэро Шанвури. – Борготта шагнул к карлику. – Согласен ли ты взлететь вместе с нами на орбиту Китты, а если понадобится, и дальше?

Сюртук Борготта держал в руках. Сорочка осталась спущенной, плечо – голым, и было видно, как татуировка ускоряет вращение.

– Да, – еле слышно откликнулся Папа.

– Спрашиваю еще раз: согласен ли ты взлететь вместе с нами в открытый космос?

– Да.

– И в третий раз спрашиваю: даешь ли ты согласие на совместный взлет?

– Да!!!

Наверное, Папа думал, что кричит. Или просто кричал, как мог. Дернулся костистый кадык. Открылся рот, на подбородок стекла ниточка слюны. Белые незрячие глаза налились кровью, приобрели розовый оттенок, превратив карлика в кролика. Старый антис задрожал всем телом, когда люди напротив превратились в живые костры. Жены Папы разразились истошным визгом, отворачиваясь к забору, закрывая лица рукавами: убийственный свет грозил лишить их зрения. Дети орали от восторга, пытаясь выглянуть из-за ладошек. Огонь и свет, свет и огонь – Тумидус даже начал опасаться, что взлет получится «горячим», с последствиями. От костров, еще недавно носивших имена коллантариев, потянулись шипящие шнуры, до боли напоминая змей, кублящихся на плече Лючано Борготты. Змеи вязали петли, вились, плели сложный орнамент, во многом он совпадал с татуировкой, и, когда змеи связали всех, включая Папу Лусэро, в единое целое, композиция нашла свое завершение.