словно испугавшись собственного гнева, тяжело дыша, заговорил:

— Яйца курицу не учат! Кто в доме хозяин? Порочить свата не позволю даже сыновьям. На своих руку поднимаете! Ослепли от светлых идей… В доме заваруху затеваете, почтенного гражданина, состоятельного человека, родственника нашего врагом сделали! Царя свалили — мало, новые власти опять неугодны. Не знаю, от бога ли эти власти, но на то и власть, чтобы ее почитали, подчинялись ей! Иначе ж кто остановит, скрутит неразбериху в жизни?..

Он передохнул, но тут Георгий, воспользовавшись паузой, тихо сказал:

— Ты же, батя, сам Ачкаса…

Не успел договорить Георгий, как Мамонт Иванович поднялся и вышел из-за стола. Неясно было, что он собирается делать. Внешне спокоен, только глаза сверкают обжигающим блеском. В углу, уставленном образами, висела лампада. Мамонт Иванович медленно подошел к иконам и перекрестился. Что с ним? Набожностью он никогда не отличался. Потом погасил огонек лампадки и, вернувшись к столу, задумчиво произнес:

— На Ачкаса я поднял руку, как на злодея, грех на душу взял. Но ведь он не власть! Нечто я перечил, как вы, властям? Ни атаману, ни городскому голове, ни временному комиссару поперек пути не вставал, верно, и шапку не ломал перед ними. Есть они, нет их — мне от того ни лучше, ни хуже…

— Дай власть Ачкасам, они не посмотрят, что ты родственник, за нас с тебя три шкуры сдерут! — проговорил Нестор.

Погруженный в свои думы, Мамонт Иванович не слышал слов сына. Очнувшись от минутного забытья, словно сам с собой, он заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Ведь и у Ачкаса сыновья тоже с фронта вернулись, живут тихо-мирно, никого не трогают, не баламутят народ. Почему это вам больше всех надо?

…День клонился к вечеру. В дверь постучали, Георгий подошел и открыл.

Вошел Тимофей Бочок, усатый, чернобровый. Ступал он мягко, неторопливо, говорил тихо, будто опасаясь, чтоб не подслушал тот, кому не след. Таким запомнился он Георгию еще в тот день, когда впервые пришел к брату. За ним ввалился шумный и грузный Мартылога-Мартыновский, под шагами которого скрипели лестничные доски, прогибались полы. По веселому приветствию «салям» Георгий безошибочно узнал Сакена Сейфуллина. Он был, как всегда, подтянут и элегантен. Мягкий, приглушенный голос Феодосия Кривогуза, вошедшего вслед за Сакеном, Георгий слышал на митингах. Среди пришедших он впервые увидел человека в тельняшке и матросской бескозырке. Это был Михаил Авдеев, присланный в Акмолинск ЦК партии большевиков и Петроградским Военно-революционным комитетом для организации отрядов Красной Гвардии.

Несколько позже прибыли Григорий Дризге, командированный омскими большевиками для создания в Акмолинске партийной организации, и Захар Катченко, уполномоченный Западно-Сибирского Совета крестьянских депутатов.

Большинство прибывших Георгий не раз видел в обществе своих братьев Нестора и Якова. Одна из встреч, состоявшаяся глубокой зимой, в декабре 1917 года, особенно запомнилась ему.

Когда по узкой лестнице все спустились в подвальное помещение, из которого был выход во двор, Нестор подозвал Георгия.

— Обо всем виденном и слышанном никому ни слова. Будешь дежурить возле сеней. В случае опасности стукни два раза в пол. У нас вечеринка. В полночь прибудет офицер. Впустишь по условному паролю. Он спросит: «У вас найдется седло?», ответь: «Да, с отличными стременами».

Нестор сошел вниз. Георгий, устроившись возле лампы, поставленной недалеко от окна, настороженно всматривался в темноту морозной ночи. Из ученического ранца достал брошюру, раздобытую у брата, на обложке прочитал слова: «Мир хижинам, война дворцам!» и стал листать зачитанные страницы.

Из подвала доносились еле слышные голоса. Совещание длилось уже несколько часов. Нестор, держа в руках бумагу, обвел собравшихся строгим взглядом.

— Это воззвание Комиссариата Степного края и Акмолинской области об установлении Советской власти…

— Директива, — поправил его Дризге.

— Откуда ты ее взял, товарищ Монин?

— Помог прапорщик Петров, комиссар Временного…

— Сейчас шутки неуместны, — строго заметил Дризге.

— Я говорю серьезно. Чтобы избавиться от меня и Феодосия Кривогуза, Петров под предлогом отправки на фронт выдворил нас из Акмолинска. Мы прибыли в Омск, встретились там с большевиками и получили это воззвание и директивы Омского Совдепа.

— Читай, — пробасил Мартылога.

— «Товарищи рабочие, солдаты, крестьяне и трудовые казаки! — звонким, четким голосом начал Нестор. — Продолжающаяся рабочая революция везде и всюду передает власть в руки Советов. И повсеместно Советы заменяют единоличное управление управлением коллегиальным. Этот же вопрос стоит теперь и перед рабочими, солдатами, крестьянами и трудовыми казаками Акмолинской области.

Президиум Омского Совета рабочих и солдатских депутатов отстранил от должности комиссара Временного правительства и образовал временный Комиссариат по управлению Степным краем и Акмолинской областью. Комиссариат имеет полномочия до съезда Советов рабочих и солдатских депутатов Степного края».

— Съезд назначен на 5 января, — вставил Катченко. — А 15 января созывается съезд Советов крестьянских депутатов Западной Сибири. Эти съезды призваны утвердить Советскую власть и в Акмолинской области.

— Верно, — подтвердил Монин, глядя в воззвание. И продолжал:

— «Вступая во временное управление, Комиссариат Степного края и Акмолинской области обращается к Советам на местах с призывом брать власть в свои руки, осуществлять контроль над всеми государственными и общественными учреждениями и всюду вводить коллегиальное управление.

Товарищи рабочие, солдаты, крестьяне и трудовые казаки, в вашей активности, в самодеятельности ваших классовых организаций — Советов — сила русской революции. Да здравствует Революция!»[2].

Закончив читать, Нестор сел. Все молчали. Каждый обдумывал первые слова, первые шаги, которые предстояло сделать. Они всегда трудны.

— Готовы ли акмолинские большевики взять политическую инициативу в городе в свои руки? — спросил Дризге.

— Она в наших руках, — ответил Монин.

— Власть в руках эсеров и меньшевиков. От них идет опасность!

— Комиссар Временного правительства прапорщик Петров бежал из города, — сказал Кривогуз.

— Плохо. Его надо было арестовать и судить.

— И расстрелять как врага народа!

— В городе создан Совет, — продолжал Монин, — во главе с товарищем Бочком назначены комиссары.

— Совет есть, но у него нет власти, — жестким тоном сказал Катченко. — Исполком Временного правительства не разогнали? Нет.

— Петров скрылся, — вновь повторил Монин.

— Чернов остался, председатель земской управы.

— Прапорщик удрал, ветврач[3] приготовил нож, — раздался бас Мартылоги.

— В городе действуют националисты во главе с Алаш-Ордой, — проговорил Сейфуллин.

— Национальный казахский комитет агитирует местное население против Совета, — вставил Асылбеков.

— Националисты — вдвойне опасные враги, — продолжал Сакен Сейфуллин. — Они всюду, это внутренний враг.

— Трудовые казахи пойдут за большевиками.

— Как это сделать? — спросил Дризге.

— В алашордынских комитетах должны быть наши люди.

— А еще?

— Усилить большевистскую агитацию среди местного населения.

— Правильно!

— Распустить алашордынские организации.

— Это делать надо осторожно.

— По поручению Омского комитета большевиков этим займетесь вы, товарищи Сейфуллин, Нуркин, Асылбеков