Если же Козловский — случайный курьер, то он мог и не знать содержание письма, зашитого под подкладку, но в любом случае следует от него держаться подальше. После поспешного отъезда, можно сказать, бегства, с постоялого двора Николь дала себе слово, что никогда, даже случайно, не встретится с князем Матвеем.

И тут вдруг эта странная просьба Шамбера. Огюст серьезный человек, он просто так не будет разбрасываться просьбами. Ему надо помочь. Ее собственные дела идут отлично. Может быть, медленно, но в правильном направлении. Спокойная жизнь в русской столице притупила у Николь ощущение опасности, и мысль о встрече с князем Козловским уже не казалась такой уж безумной.

А почему бы не возобновить знакомство с приятным молодым человеком? Она знала, чувствовала, что он в нее влюблен. В конце концов, князь Матвей может оказаться полезен ей. Идет большая игра, и если они будут подозревать друг друга, то это только придаст остроту ощущениям.

Что из того, что Козловский вражеский агент? Он собрат по опасному ремеслу, он тоже презирает пресную жизнь обывателя, знает, что такое риск, он тоже любит и умеет развязывать и завязывать узелки на тонкой ткани интриги. Ну что ж, будем достойно вести эту игру и посмотрим, кто кого переиграет!

За время пребывания в Петербурге она обросла большим количеством связей. У нее появилась и русская горничная — расторопная, бойкая девица по имени Анюта.

— Сударыня, вы где так хорошо по-русски выучились говорить? — поинтересовалась однажды горничная.

Можно было и не объяснять, а только ногой топнуть, мол, не твоего ума дело, но Николь решила быть снисходительной:

— Нянька у меня была русская.

После этого Анюта стала относиться к госпоже с подчеркнутой преданностью. Приехавший с ней поляк и в Петербурге сидел на козлах, но при этом охотно выполнял все поручения Николь. Словом, у нее было кому отнести записку в казармы драгунского N-ского полка. А затем произошла уже описанная нами встреча, которую на беду свою увидела Лизонька Сурмилова.

Увидев перед собой Николь — вот она, совсем близко, протяни руку и коснешься — Матвей страшно смутился, кровь прилила к лицу, и ладони взмокли от волнения. Она стояла, держась за высокую спинку голландского стула, и молча смотрела на него. В тесной зале было полно людей, бегал слуга с подносом, заставленным бутылками с пивом и едой, но все перебивал запах ванили и свежемолотого кофе.

— Здравствуйте, князь. — Она сделала шаг в сторону, но все еще медлила садиться, словно ждала его приглашения.

Матвей увидел ее вдруг всю целиком, будто из одного куска сделанную, — и короткие, ненапудренные, пружинкой завитые локоны на висках, и летнее шелковое платьице на малых фижмах, и драгоценные кружева у худых трогательных запястий, и розовый плат, изящно и целомудренно прикрывающий грудь и шею. Понять бы, из какого материала все это сотворено — уж, конечно, не из алебастра раскрашенного и не из мрамора, а из великолепного китайского фарфора.

— Садитесь, умоляю вас. Как хорошо, что вы пришли. Вы исчезли так внезапно. Я обиделся, право. Я этого не заслужил. Все это время я провел в пустых скитаниях. Господина Труберга, под чье крыло вы направлялись, я так и не нашел. Может быть, я плохо искал?

Николь благосклонно слушала эту пылкую скороговорку. Нет, это не игра. Не под силу простому драгунскому офицеру изобразить такой искренний восторг. Он не читал письма, зашитого в камзоле. Он не читал. Смешной мальчик.

Матвей сразу понял, что перед ним сидит уже не скромная испуганная девица из кареты, а молодая дама, принадлежащая к его кругу. Поэтому следующая фраза прозвучала несколько неуверенно:

— Я знаю только ваше имя. Позвольте мне вас называть по-прежнему — мадемуазель Николь.

— Позволяю. Только я мадам.

— О!

— Я вдова. Меня зовут Николь де ля Мот.

— О господи, — прошептал Матвей.

Николь кротко улыбалась. Теперь он совершенно не знал, как продолжать разговор. Привычная его развязность и умение вести куртуазную беседу куда-то испарились, словарный запас истощился, и он притянул за хвост первую фразу, которая пришла в голову.

— Как поживает ваш досточтимый батюшка?

— Вы имеете в виду моего спутника? Он мне не отец. Мой родной отец давно умер. А вместе со мной ехал случайный человек. Он католический священник. Он не может иметь детей.

Губы Матвея округлились для еще одного восклицания, но обескураженное «О!» встало в горле комом, он не мог говорить.

— Не надо больше вопросов. Я сама вам все объясню. За этим я и пришла. А еще я хочу поблагодарить вас. Вы спасли не только мою честь, но и жизнь. И простите меня, что пришлось играть перед вами эту комедию. Я имею в виду мнимого отца и выдуманного господина Труберга.

— Готов простить вам все, что угодно. — Матвей машинально щелкнул под стулом каблуками, шпоры отозвались перезвоном.

— За мной охотились поляки, — продолжала Николь, — а мне непременно надо было попасть в Россию. Шведский посол Нолькен — мой дядя. Я приехала сюда под его покровительство. Вначале я остерегалась называться своим подлинным именем, а потом, — она отвела взгляд и добавила смущенно: — Потом я просто не посмела. Мне было неловко. Аббат ехал в партикулярном платье. Что бы вы обо мне подумали?

— Вы можете рассчитывать на мою защиту, — твердо сказал Матвей.

Николь отодвинула шандал со свечами, чтобы лучше рассмотреть молодого человека.

— Хватит обо мне. Поговорим о вас. Как ваша рана?

Матвей откинулся на спинку стула, расслабил плечи, на лице его было написано блаженство.

— Лекарь снял повязку, но рука пока плохо поднимается. Сейчас я в отпуске. Ваше письмо чудом застало меня в казармах.

Матвей был обряжен в летний гражданский костюм: кафтан из тонкого сукна «песошного» цвета, лазоревый камзол из тафты. Обшлага рукавов, воротник, полы и карманы были богато декорированы ажурным галуном. На вкус Николь украшений было многовато, в Париже так уже не носят. Кафтан по обычаю моды был расстегнут.

— И где же вы живете?

— У тетки на Васильевском.

— Я помню, она бригадирша.

Матвей счастливо засмеялся:

— Еще я несколько дней провел у сестры Клеопатры. Она славная. Если захотите, я вас когда-нибудь познакомлю.

— Непременно захочу.

Прямо напротив Николь на стене висела картина библейского содержания: Юдифь с головой Олоферна. Не очень подходящая парсуна для общественного места, но видно, хозяйка заведения решила, что лучше хоть что-нибудь повесить на стену чем вообще ничего. Художник был плох, более того, вульгарен. Библейская красавица Юдифь и обликом и одеждой напоминала купеческую дочь с насурьмленными бровями и подкрашенными свеклой щеками. Причем лицо красавицы оставалось совершенно бесстрастным. Она держала голову великана, как держат только что выдернутую с грядки репу. Кровь крупными каплями капала на поднос, который девица держала в левой руке. Николь вдруг представилось, что это не Юдифь, а она сама держит голову князя Матвея в руках, и ее невольно передернуло.