Потом отправились за платьем. Ксения Алексеевна выбрала одно, и когда Фрида его надела, то восхищенно всплеснула руками, и мама в телефоне тоже закричала от восторга. Даже продавщица искренним тоном сказала, что ей очень нравится, хоть платье было не из самых дорогих, но и не лежалое, от которого магазин уже не надеялся избавиться.

Легкий кремовый оттенок шелка прекрасно гармонировал с рыжими волосами Фриды, узкий лиф подчеркивал ее тонкую талию, а пышная юбка скрадывала немножко широковатые бедра. При общем сдержанном покрое декольте обрамлял волан, под которым доброжелательный человек мог бы вообразить приличный бюст. Ксения Алексеевна не ошиблась, это было идеальное платье, и в другой день Фрида понравилась бы себе в нем, но сегодня она видела только свою плоскую грудь, выпирающие тазовые кости, костлявые плечи в веснушках и невыразительное личико.

Ксения Алексеевна просила ее быть собой, так зачем напяливать прикид прекрасной и желанной невесты, когда она ею не является? Не лучше ли вернуть деньги маме и купить тот костюмчик и пойти под венец скромной и некрасивой девушкой, выбранной то ли по дружбе, то ли из жалости? Зато честно.

Слава – однолюб, вот и все, а те перемены, что мать в нем заметила, произошли не от Фриды, а из-за Юры и Светы. Нельзя воспитывать детей и не смягчиться.

Слава до сих пор влюблен в Иваницкую, просто решил, что пора жениться, а тут как раз Фрида подвернулась. Наверное, Слава так рассуждал: «С красавицей я сильно обжегся, так что возьму-ка самую страшненькую из известных мне баб. Она точно не уйдет от меня к олигарху, зато готовит хорошо. А что уродина, так мне по фигу, в постели я все равно Лену представляю».

Фрида злилась на себя за такие грубые мысли, но ничего не могла поделать. Если бы Елена была хоть немножко не такая красивая… Если бы Слава раньше женился или просто с кем-то жил, ей было бы проще поверить, что он забыл свою первую любовь.

Фрида зашла в примерочную и, сняв платье, смело посмотрелась в зеркало: «Дура, как ты могла подумать, что Славе нравится вот это, – сказала она себе безжалостно, – ноги эти кривые, ребра отовсюду торчат. Это вообще никому не может нравиться! Ты его еще стесняешься и не разрешаешь смотреть на себя голую, но он наверняка все давно уже увидел, потрогал и оценил. А то, что тебе с ним хорошо, это просто он человек хороший. Он выбрал тебя разумом, а не сердцем, смирись с этим».

Она уговорила себя, что страстная любовь – это одно, а семейная жизнь – другое, что Слава не виноват, если однолюб. Главное, намерения у него честные, а что приврал маленько, так это ничего. Не мог же он в самом деле сказать: «Фрида, я всю жизнь люблю другую женщину, но вот смотрю на тебя и вижу, ты вроде ничего такая девчонка, и дети тебя любят, давай, что ли, поженимся?»

Подобные предложения делают только нарциссы и манипуляторы, так они получают кучу бонусов. Во-первых, сразу отсеиваются женщины с нормальной самооценкой, а те, кто клюнул на эту удочку, сразу начинают неистово жалеть своего избранника, потом доказывать, что они лучше, и, соревнуясь с воображаемой соперницей, создают мужику такой комфорт, который даже вообразить невозможно обычному среднему человеку.

Так что Слава абсолютно прав, что умолчал о своей первой и единственной любви, а ей самой тем более не стоит поднимать эту тему.

Зиганшин ехал на встречу с тяжелым сердцем. Погода резко испортилась, с мрачного грязно-серого неба так густо валил снег, что видно было только несколько метров дороги впереди.

По обочинам намело высокие сугробы. Наступила настоящая зима, в одну ночь окутав землю сплошным снежным покровом. Когда Мстислав Юрьевич с большим трудом выехал из города, буран прекратился и все стихло, хотя небо оставалось затянуто тучами и сочилось снегом, будто гноем. Солнца было не разглядеть, но по сравнению с утром прояснилось, путь стал свободным и безопасным, но Зиганшин не обрадовался этому. Он в глубине души надеялся, что снегопад так усилится и дорогу заметет настолько, что придется отменить визит к Иваницкому.

«Заблудиться, что ли?» – подумал он, глядя на навигатор. Зиганшин злился на себя, что никак не может возненавидеть Владимира. Даже на пике горя и отчаяния, только узнав об измене Лены, он не думал об олигархе сильно плохо и не желал ему зла. Не Иваницкий, так другой, рассуждал он, дело в Лене, в том, что ей деньги оказались важнее любви. Оказывается, он ошибался.

Но чем больше Мстислав Юрьевич пытался раздуть в себе ненависть, тем больше ему во всей этой истории виделось что-то опереточное, по крайней мере мутное, и он полагал, что, оказавшись лицом к лицу с Владимиром, не почувствует ничего, кроме сильной неловкости. Он до сих пор не знал, что говорить и как отрекомендоваться. Старый друг? Бывший любовник? Какая разница, если муж семнадцать лет ничего не знал о приятеле жены, то как ни назовись, а все будет с нехорошим душком.

А тут еще Фрида какая-то чудная последние дни! Волнуется перед свадьбой? Вспомнила, может быть, про убиенного насильника-уголовника Николая Реутова и испугалась? Непросто встречаться с убийцей, но выйти за него замуж еще труднее.

Немного не доехав до красивых чугунных ворот резиденции Иваницкого, Зиганшин остановился, достал телефон и набрал Фриду. Она ответила не скоро, когда он уже хотел отсоединиться.

– Что случилось? – спросила она сурово. – Я интубирую.

– Ничего, зайчик, – быстро сказал Зиганшин, – я потом тогда. Я тебя люблю.

В трубке сразу полетели гудки, значит, последних слов она не услыхала.

Мстислав Юрьевич представил невесту, маленькую, хрупкую, в хирургической пижамке. Брови нахмурены, в руках ларингоскоп. Наверное, телефон достала из кармана медсестра и поднесла к Фридиному уху.

Зиганшин доехал последние несколько метров, перемигнулся с охранником и вышел из машины. Только передавая ключи, он наконец понял, что именно мешало ему искренне поверить бывшей возлюбленной и вовлечься в ее переживания. Если бы Лена убежала от мужа и просила у него защиты, потому что не могла больше терпеть бесчеловечное обращение, он поверил бы ей, а вернее, просто не стал бы задумываться, а помог бы по праву сильного. Но все иначе: Лена преспокойно жила бы с Иваницким и дальше, не вздумайся ему развестись.

Мысль эта так завладела им, что Зиганшин едва не попросил ключи обратно, чтобы спокойно все обдумать, но улыбающийся охранник уже погнал машину на парковку, и оставалось только идти в дом. Все другие варианты действий изобличили бы в невольном переговорщике полного идиота, а выглядеть таковым Мстислав Юрьевич не любил с детства.

Владимир Иваницкий встретил его в холле и предложил тут же и присесть. Зиганшин натянуто улыбнулся, повесил куртку в нише, куда указал ему хозяин, и, пройдя несколько шагов, сел в кожаное кресло. В соседнем устроился хозяин. На журнальном столике лежало несколько листов бумаги и ручки, и Мстислав Юрьевич с облегчением понял, что угощать его здесь никто не собирается.

В доме стояла тишина, не нарушаемая звуками человеческого присутствия, а Иваницкий сидел неподвижно в кресле и молча смотрел на своего гостя. Он выглядел, как все пятидесятилетние мужики, не пренебрегающие спортом и правильным питанием, и в лице с мелкими, даже невыразительными чертами Зиганшин не нашел ничего отталкивающего.