— Не знаю, — сказала Розмари.

— Не знаешь? Как это понимать?

— Это надо понимать так, что я не знаю. Я не ходила наверх.

У Эббы над переносицей пролегла тревожная морщинка. Она словно хотела в чем-то упрекнуть мать или поправить, но промолчала.

— У тебя есть операции до Рождества? — спросил Карл-Эрик, усаживаясь за стол.

— Восемь штук, — сказала Эбба спокойно. — Не особенно сложные. Пять завтра, три в пятницу. А потом несколько дней отдыха. Хорошо, мамочка, я поднимусь и посмотрю.

Она вышла из кухни. Розмари посмотрела на часы — без двадцати пяти восемь. Она подумала, не выпить ли ей третью чашку кофе, но решила ограничиться самарином — опять появились предвестники изжоги. Профилактика — лучшее лечение. Карл-Эрик развернул газету. Неужели он и в самом деле так невозмутим, как хочет казаться? Могу только представить, как он удивится, если я всажу ему кухонный нож между лопатками. Интересно, успеет ли он сказать что-то нравоучительное или сразу повалится на пол, как мешок с картошкой?

А может, и удивиться не успеет?

Этого мне узнать не дано, подумала Розмари, бросила таблетку самарина в стакан, выпила в три глотка и начала доставать посуду из машины. Интересно, сколько раз в жизни я проделывала эту процедуру? Грязная посуда, чистая посуда… Эта посудомойка — третья по счету. Сколько же ей уже? Четыре года… нет, больше. Она вытерла кастрюли бумажным полотенцем — почему-то плохо работает сушка… нет, какое там четыре… шесть лет, не меньше. Итак, раз в день, иногда два, и так шесть лет… получается довольно много. Хотя, справедливости ради, надо признать, что Карл-Эрик иногда тоже принимает участие, и уж он-то загружает машину идеально. Строго по инструкции.

— А они зайдут позавтракать? — спросил Карл-Эрик.

— Кто?

— Кристина со своими. Они же зайдут позавтракать перед дорогой?

— Не знаю… да, мне кажется, мы так и договорились.

— Кажется?

— Не помню. Вся эта история с Робертом… за всеми не уследишь.

Карл-Эрик молча перевернул страницу.

Через три дня Рождество, подумала Розмари без обычного энтузиазма. А через три месяца я буду покупать продукты в «Supermercado»… Если сейчас в кухню спустится Эбба и скажет, что Роберт на месте, поеду с Карлом-Эриком, не говоря ни слова, вдруг решила она. Сначала в банк, потом в Испанию.

Что за странное условие? Deal, вспомнила она, по-английски это называется deal. И все так называют в теперешние времена. Раньше все говорили по-шведски: kohandel. Ничем не хуже. Или немецкое kuhhandel. Но с чего это она кладет на одну чашу весов Роберта, а на другую — Испанию? Что это? Все те же чижи? Ты должна выбрать либо то, либо другое. Откуда взялось это мрачное уравнение — жизнь Роберта или дом в Испании? Неужели не может быть так, чтобы все обошлось и там, и там… господи, опять она должна…

Вернулась Эбба.

— Никс, — сказала она. — Братик не явился.

У Розмари потемнело в глазах. На какую-то секунду она подумала, что сейчас потеряет сознание, но схватилась за край мойки и пришла в себя. Захлопнула дверцу машины, хотя там оставалась еще посуда, потом выпрямилась и посмотрела на дочь и мужа. Оба сидели за столом в непринужденных позах, в самом начале сто шестого года их жизни… со своим врожденным или унаследованным взаимопониманием… и ничто их, казалось, не волновало.

Она глубоко вдохнула.

— Полиция, — сказала она твердо. — Будь так любезен, Карл-Эрик Германссон, оторви зад от стула и позвони в полицию.

— Ни за что, — сказал Карл-Эрик, не отрывая глаз от газеты. — И тебе запрещаю.

— Папа, — сказала Эбба. — Мама права.

Кристофер проснулся и уставился на темную стену.

Он не сразу сообразил, где он. Странный сон с гиенами мгновенно просочился в подсознание, как вода в песок; он успел запомнить только, что гиены хохотали во все горло в каком-то провале, напоминающем старую каменоломню. С чего бы ему приснились гиены, он ведь ни разу в жизни не видел их живьем.

И каменоломни не попадались.

Он посмотрел на светящуюся стрелку наручных часов. Без четверти восемь. Кристофер нехотя повернулся и зажег свет. Все те же проклятые зеленые полосы на обоях. Хенрик уже встал. Идиот, обругал себя Кристофер. Заснул как колода, даже не заметил, уходил брат или нет.

Ладно. Он опять погасил лампу. Спрошу, как и что, а пока полежу еще немного. Он, наверное, вышел в туалет и сейчас вернется.

А может быть, Хенрика разбудила мать? И меня, наверное, тоже пыталась разбудить… но он, как ни старался, ничего не вспомнил. Сколько было таких утр, сколько раз она будила его, и каждый раз по-разному, то ласково, то приказом, так что отличить один такой случай от другого… как ни старайся, не отличишь.

Но, слава богу, сегодня ведь уже среда? Вечером он будет дома в Сундсвале. А завтра…

Линда Гранберг. Киоск Биргера. Кристофер опять зажег лампу. Какой смысл валяться, если сна ни в одном глазу. И к тому же есть хочется, странно. Обычно по утрам он совершенно не голоден. Все, надо вставать. Принять душ и в кухню. Завтрак, наверное, уже готов.

Он стоял в узкой, старомодной душевой кабине и думал о Хенрике. Как все изменилось за каких-то два дня! И как изменился Хенрик — Супер-Хенрик! Из сверхчеловека, которому удается все, за что бы он ни взялся, из идеального рыцаря без страха и упрека он обратился в некоего… как это?… промискуозного типа. У него тайная связь с парнем, а по ночам он удирает на какие-то сомнительные свидания.

Удирает ли Хенрик по ночам, Кристофер не мог знать точно — он проспал. Но все равно, он ясно чувствовал, насколько сократилась казавшаяся раньше недосягаемой дистанция между ним и старшим братом. Даже если Хенрик и не знает, что Кристофер проник в его тайны. Важно то, что Хенрик вовсе не ангел в белоснежных одеждах, у него есть свои недостатки. Как у самого Кристофера, например. Никакой он не ангел — обычный человек. Как и все.

И это нас радует, хохотнул Кристофер, подставляя спину под щекочущие струйки воды. Это нас очень радует.

Он подкрутил кран горячей воды и вспомнил про дядю Роберта. Вот это как раз и есть промискуитет (трудное слово, зато шикарное). Он всегда был паршивой овцой в семье, а теперь побил все рекорды на этом идиотском Fucking Island. У них дома за столом его имя даже не упоминалось.

А теперь он пропал. Или, может быть, уже вернулся?

Кристофер представил себя на месте дяди. Вот было бы круто! Взять и исчезнуть. Все мечут икру, особенно бабушка. А скорее всего, папа прав. Нашел себе бабу — уж куда веселее, чем торчать здесь, на этом юбилее. Ничего тоскливее в жизни не видел. И плевать ему, кто что скажет. Упавшему в воду дождь не страшен. Как бы Кристофер хотел быть на его месте! Человек сам определяет, что ему делать и чего ему не делать, и ни от кого не зависит. Особенно… ну да, короче говоря, не зависит от матери.