Скрещенные ладони, отчаянное волевое усилие… не получается, не получается, не получается…

К шее невыносимо медленно потянулись острые, словно волчий капкан, челюсти. Обе ноги выстрелили вверх, чудовище отлетело на несколько метров в сторону, но тут же, оскалив зубы, вновь с леденящим кровь рычанием, глухим и низким, похожим на приглушённый громовой раскат, бросилось вперёд.

Не поддаваться панике. Не поддаваться. Нельзя…

И тут твари накинулись на неё сразу с нескольких сторон. Верена попятилась к пролому, из которого тянуло зыбким, пробирающим до костей холодом, и почувствовала, как всё её тело мгновенно покрывается едкой испариной. Кровь, льющаяся с рассеченного лба, смешивалась с потом и попадала в глаза. Раскроенную ударом гигантской лапы почти до кости правую ногу почти нельзя уже было сдвинуть с места и…

Последним, что увидела Верена, уже теряя сознание от боли, была взвившаяся в смертоносном прыжке мерзкая, похожая на исполинского рогатого жука гадина, тень от которой падала ей на лицо, – а потом она сорвалась вниз и стала спиной вперёд падать в бескрайнюю, бесконечную, смертельную бездну…

– Всё… уже всё… и хватит на сегодня… – женский голос над ней показался сперва безэмоциональным и каким-то абсолютно нематериальным. Словно сквозь несколько слоёв мокрой ваты, этот голос пробился сквозь дурностную муть, залепившую сознание, и Верена открыла слезящиеся глаза.

Из распахнутого настежь окна лаборатории лился яркий солнечный свет. Горячие слепящие блики играли на тяжёлом плоском куске стекла, который лежал на широком коричневом письменном столе с тяжёлыми выдвижными ящиками, придавливая какие-то пожелтевшие от времени бумаги и газетные вырезки. Над дверью оглушительно громко тикали кварцевые часы с выцветшим сероватым циферблатом, на котором вместо цифр были изображены аляповатые разноцветные птичьи фигурки. В углу, с жужжанием разгоняя пахнущий аптекой душный воздух, надрывался старенький напольный вентилятор.

Частью сознания Верена всё ещё находилась там, среди погружённых в сумерки серых каменных руин безымянного города, и было странно наблюдать, как Пуля, невозмутимая, словно монумент, ловкими движениями пальцев сортирует на мониторах цветные картинки, заполненные записями бесконечных кардиограмм и томограмм:

– Не расстраивайся, Верочка. Это как учиться плавать. Надо просто один раз смочь, и потом уже никогда не разучишься…

Верена недовольно вздохнула, на секунду вновь прикрывая глаза. Горло её пересохло и болело, как будто она уже неделю ничего не пила. Пуля расстегнула крепления и протянула ей бутылку минералки:

– Хоть сейчас-то понимаешь, в чём ошиблась?

– Боль… боль надо было блокировать.

– Верно. Ты постоянно об этом забываешь. В решительный момент, особенно при прямой угрозе гибели, ты должна обязательно уметь ставить блок. В этой способности нет ничего сверхъестественного, при желании ей может обучиться даже обычный человек. Другое дело, что возможности человеческого тела сильно ограничены, а вот твоё тело сейчас обладает повышенной способностью к регенерации и способно на неё даже без трансформации. Но сознание не поспевает за телом, и, если не научиться им управлять, это может привести к параличу. А паралич в бою… сама понимаешь… – Пуля стянула с себя белый халат и аккуратно повесила его на стоящую в углу около двери разлапистую металлическую вешалку, похожую на тощий кактус. – На это опирается большинство болевых приёмов, которые дезориентируют и оттягивают у тебя энергию, необходимую для обороны, и поверь, тули-па знают в них толк. Так что надо просто больше тренироваться. Когда это выйдет на уровень рефлекса, всё сразу станет проще… Это, кстати, была запись одного из тренингов, которые используют сами тули-па, – продолжала женщина, неторопливо складывая в стоящую на скрипучем деревянном стуле тяжёлую кожаную сумку какие-то тетради, разбросанные по столу жёсткие диски и допотопный, больше похожий на детскую игрушку исцарапанный кнопочный телефон. – Само собой, они-то тренируются обычно не в морфопространстве… Не спрашивай, откуда… мы боремся с ними достаточно давно, чтобы знать некоторые их секреты. А секреты врага иногда знать весьма небесполезно, знаешь ли. Раньше тули-па воспитывали воинов… безжалостных, но совершенно бесстрашных.

– А сейчас?

– А сейчас они не воинов воспитывают, а палачей-смертников, – сухо ответила Пуля.

Они вышли в широкий гулкий пустынный коридор, стены которого были выкрашены мрачной тёмно-зелёной краской. В коридоре царила приятная прохлада – настоящее блаженство после удушливого, словно в тропиках, простреливаемого насквозь изнуряющим солнцем воздуха лаборатории.

– Времена меняются, знаешь ли, Верочка, вот и тули-па тоже меняют тактику. Новое время – новые песни… – вполголоса продолжила Пуля, с шумом и скрежетом запирая бесконечные дверные замки. – Понимаешь ли, человечество всегда любило воевать, это верно. Но ведь бывают войны и войны. Одно дело, когда подрались два соседа, которые не могут решить, у кого из них в доме должен стоять старый самовар, завещанный их двоюродному дедушке его троюродной тетушкой… и совсем другое, знаешь ли, когда один сосед сдирает с другого шкуру живьём и приколачивает её себе на забор в качестве трофея…

Верена поёжилась.

– Ты не могла бы использовать какие-нибудь… менее натуралистичные примеры?

– Прости меня, дорогуша. Но это действительно трудно иначе описать. Впрочем, пока тули-па ещё не настолько сильны. То, что происходит сейчас, – это лишь цветочки, так… разминка, проба сил. Пока что мы ещё можем их сдерживать. А вот ягодки, наверное, впереди. Всё, что произошло в мире за последние несколько десятилетий… впрочем, я думаю, тебе пока ещё рановато знать подробности.

Верена спустилась вслед за Пулей по знакомой пахнущей хлоркой лестнице, освещённой редкими плафонами дневного света. Потом они остановились перед турникетом у застеклённого поста охраны, и Пуля положила на узкую обшитую серым пластиком стойку связку длинных металлических ключей и маленькую тёмно-синюю книжицу с вклеенной в неё цветной фотографией. Фотография была усыпана множеством круглых фиолетовых печатей.

– Опять посторонних на объект таскаешь, Светлова, – невнятно донеслось из-за стекла.

– Это не посторонняя. Под мою ответственность…

– Вот главный если спросит…

Верена потёрла лоб и болезненно поморщилась. За множество своих визитов сюда девушка уже вполне привыкла, что слышит звучащую вокруг себя речь как родную, но в какие-то моменты, как сейчас, когда от неё вдруг на мгновение ускользал смысл сказанного и Верена бессознательно начинала пытаться разобрать отдельные слова, ей внезапно казалось, что она смотрит фильм с двумя разными озвучками, накладывающимися друг на друга (а иногда даже с тремя, потому что немецкие слова странным образом перемешивались у неё в голове ещё и с французскими), и какую-то точку между бровями тогда прокалывало короткой пламенеющей болью.

– Под мою ответственность, я же сказала! – чуть повысила голос Пуля, расписываясь одна за другой в трёх толстых потрёпанных разлинованных тетрадях. – Всё, Семён, некогда мне с тобой, кошки дома