– Спит, – ответила Марфа. – Всю ночь проплакала. Ей ведь проще в петлю, чем вас огорчить.

Марфа не стала добавлять, что сама долго просидела с Аннушкой, что они задушевно поговорили и какая-то надежда забрезжила.

Про эту надежду Марфа и рассказала.

В монастырь не уходят навечно: ворота захлопнулись и прощай. Сначала девушка будет трудницей, станет работать, осматриваться, поймет, правильный ли путь выбрала, она в любой момент может уйти. Следующий этап – послушница, у нее по-прежнему остается мирское имя и право покинуть обитель. Затем иночество и уж потом постриг.

– Аннушка пообещала мне, что не будет торопиться с иночеством и постригом, хотя бы три года, и обязательно будет регулярно писать нам письма, – подытожила Марфа.

Василий, Егор и Марьяна заметно воспряли духом, повеселели.

– Ой, я проспала! – На пороге кухни стояла Аннушка.

Юная, красивая, лохматая, худенькая, зажавшая в кулачки на груди полы халатика. Какая из нее монашка? Постриг, келья, монастырь – бред! Сбежит оттуда через полгода самое большее.

– Братики, можно я вас провожу на вокзал?

– Конечно! – ответил Вася. – Если пораньше выйдем, успеем заглянуть в кафе «Север» на Невском. Я обожаю их заварные пирожные.

– А я буше, – улыбнулась Аннушка. – Лучше буше могут быть только буше.

И поскакала в ванную. Это монашка? Это глупая наивная девчонка! Они поступили правильно, не применив силу. У Аннушки остался бы комплекс сломанной судьбы, обиды на родных. А так она своим умом и опытом дойдет до абсурдности необдуманного решения. Аннушка скоро вернется.

Аннушка не вернулась. Судя по часто меняющимся адресам, переезжала с места на место. Из писем, наполненных уверениями, что ей живется очень хорошо и благостно, нельзя было понять, что заставляет ее мотаться по стране от Псковской области, Челябинской, Киевской до Молдавии. На конкретные вопросы братьев Аннушка расплывчато писала о каких-то гонениях, они же посланные испытания, и выводила красивым каллиграфическим почерком нелепости про Бога, который будет их хранить ее молитвами. А потом пришло письмо из Каларашского района Кишиневской области, опять-таки про Бога, который чего-то там не должен допустить и кого-там покарать. Марфа подняла тревогу: если Аннушка желает кого-то покарать, пусть и с Божьей помощью, то дело очень плохо. Егор и Василий рванули в Молдавию.

Они пережили потрясение. Оказывается, через пятнадцать лет после Победы в стране шла народная война, о которой в газетах не писали.

Во время Великой Отечественной войны было открыто много храмов, в том числе на оккупированных территориях, то есть под немцами. Фашистам церковь не мешала, а вновь заработавшие храмы могли примирить местных жителей с оккупацией, отвадить от партизан. И после Победы, в последующее мирное десятилетие, церкви открывались по всей стране. Во-первых, нельзя было проиграть фашистам, открывшим храмы, в которые валил народ, а советская власть вдруг возьми да и закрой их. Во-вторых, священники на захваченных территориях не призывали покориться врагу, а молились вместе с прихожанами за избавление родной земли от страшной напасти, за воющих, за погибших, за силу духа в страшных испытаниях. В-третьих, Русская православная церковь пожертвовала во время Войны на вооружение огромные средства. В-четвертых, каждый пастырь жил едино с народом. Рабочие и служащие в тылу, потерявшие накопления, обложенные налогами, отчисляли в пользу фронта с каждой зарплаты. Приходские священники зарплаты получать перестали – служили за прокорм, за милостыню прихожан.

А потом политика изменилась, церкви и особенно монастыри «сокращались». Это было не так оголтело и свирепо, как в двадцатых годах, но тоже очень болезненно. Конечно, СССР – «страна полной и окончательной победы социализма», через двадцать лет, как утверждает Хрущев, мы построим материально-техническую базу коммунизма, и религиозное мракобесие – родимое пятно на нашем обществе. Но зачем же бульдозерами и динамитом?

Речульский монастырь, в котором Аннушка была послушницей, братья обнаружили в осаде. Местные крестьяне, вооруженные вилами, палками и камнями, больше недели несли круглосуточное дежурство. Потому что прошел слух, будто монастырь закрывают (уже несколько, в других районах, закрыли), а сестер сошлют на Север. На каждую попытку милиции навести порядок защитники реагировали колокольным звоном, и тогда с полей прибегало еще больше народу. Василий и Егор поразились тому, что монастырь отстаивают не дряхлые старушки с крестами и иконами, а мужики, женщины среднего возраста, подростки и даже приехавшие из Кишинева студенты. Идеологически Василий и Егор были на стороне осаждающих – представителей власти и милиции, но в душе не могли не восхититься мужеству людей, защищающих свою веру. Кончилось все плохо: во время очередного штурма, почему-то называвшегося «попыткой установить контакт», в милицию полетели камни и палки, вой стоял страшный, лейтенанту милиции досталось по голове, он выхватил пистолет и открыл огонь на поражение, одного мужика ранил, второго убил. Толпу разогнали, с десяток человек арестовали, закинули в машину и увезли.

Монастырские сестры прятались по окрестным селам. Аннушка очень обрадовалась братьям. Им казалось: монашка – это закутанная в черное хмурая фанатичка. Но Аннушка была весела и улыбчива, смотрела в глаза и часто радостно смеялась: братики мои приехали! Одетая в черные платье и косынку, с натруженными мозолистыми руками, она порхала и производила впечатление солнечного счастливого человека. Она была в десять раз вольнее и счастливее той девочки, подростка, которую они помнили по своим приездам в Ленинград. Увезти ее насильно, как планировали? Куда? Туда, где она снова опустит голову и будет передвигаться бочком? Хотя, конечно, попытались уговорить. Рассмеялась, замахала руками, точно они, глупые, предложили ей вернуться из рая в мирскую суету. Так, наверное, и было.

Василий и Егор помогли местным крестьянам перевезти сестер в другой монастырь. Переселенок было пять десятков, кто из них в каком «звании» (инокиня, послушница, трудница), не усвоили. Две трети – немощные больные старухи, несколько женщин среднего возраста, а из молодежи – Аннушка и еще две девушки. Василий и Егор правили лошадьми, их сестра носилась из конца в конец «кортежа» – вереницы телег, на которых сидели, точно нахохлившиеся черные галки, монашки. Аннушка кому-то давала воды, кого-то устраивала поудобнее, с кем-то шепталась. И все время смотрела на них: радостно, счастливо и даже, пожалуй, по-матерински. Василий был старше Аннушки на тринадцать лет, а Егор на восемь.

Тетя Марфа твердила им перед отъездом по телефону как заклятье:

– Только пусть постриг не принимает! Только не в инокини!

Когда прощались, Вася сказал сестре:

– Поступай как хочешь. И знай, что мы любому черту за тебя рога обломаем.

– Как Бог рассудит, – повторил Егор фразу, которую последние двое суток слышал множество раз. – Вот интересно! Как становится ясно постановление Бога? Оно же не приходит в письменном виде?