Он ее по-своему восхищал. Рос на глазах как личность. При знакомстве обнаружил достаточно поверхностное знание балета: что-то, там, такое читал, что-то успел посмотреть на сцене, бренчал дилетантски на фортепиано, но через год-полтора делал уже замечания, давал советы, с интонациями мэтра судил-рядил о качестве постановок, уровне хореографии, выставлял безапелляционно оценки, и что самое удивительное – достаточно умно, со знанием дела. В Париже, завершая триумфально оперный сезон с Шаляпиным, поделился очередной идеей: придать гастролям за границей новый размах, привезти на будущий год во Францию цвет русского балета.

– Вы, Малюша, – пел соловьем, – естественно, возглавите список звезд. Мы с вами положим Париж на лопатки.

Ясно было как божий день: рассчитывает на содействие. Он этого и не скрывал. Предприятие по скромным подсчетам требовало 25 тысяч казенной субсидии, одобрения двора. Согласившись ему помочь, она столкнулась неожиданно с непредвиденным обстоятельством: скончался посвященный в затею отец Андрея великий князь Владимир Александрович, обещавший свое покровительство. Верная слову, она тем не менее не оставляла начатых хлопот, когда совершенно случайно узнала: душка Сергей Павлович, оказывается, давным-давно уже составил гастрольную афишу, из которой явствовало, что список отобранных на поездку солисток будет возглавлять вовсе не она, а Павлова, получившая коронную свою «Жизель», ей же предоставили танцевать партию в «Павильоне Армиды», решительно не позволявшую проявить наиболее сильные стороны ее дарования. Объяснение с неблагодарным приятелем ни к чему не привело – Дягилев уперся как бык, стоял на своем.

– Танцуйте в таком случае «Павильон» сами! – оборвала она бессмысленный спор.

В который раз за время знакомства они вдребезги разругались. В пику ему она отправилась на гастроли в Париж в одиночку, очаровала художественного директора Гранд-опера А. Мессаже, разрешившего ей, вопреки существовавшим правилам, вставить в танцуемый балет (все тот же чопорный сухой «Корриган») любимейшую вариацию из «Дочери фараона» Пуни, и имела на этот раз громадный успех, несколько, правда, омраченный. Спустя неделю в том же Париже на сцене неуютного, казенного театра Шатле имели не меньший успех привезенные Дягилевым (чудом раздобывшим где-то необходимые средства) Анна Павлова с Тамарой Карсавиной и в особенности юный ее протеже Вацлав Нижинский, открывший европейской публике, подобно Колумбу, неизвестный доселе материк – искусство сольного мужского танца.

Вчерашний новичок заметно прибавил со времени их знакомства: возмужал, окреп, технически раскрепостился. В облике его, движениях сквозило что-то кошачье: вот-вот, кажется, выгнет ласково спинку, потрется, мурлыкая, о колени, чтобы выпустить затем коготки, заскребет хищно по полу. Удивительная, ни на что не похожая пластика: голова низко опущена, плетьми повисшие или, напротив, резко оттопыренные по сторонам руки, движется отрешенно, на ступнях, пальцами внутрь, а в теле словно бы нарастает скрытая энергия, которая через мгновенье вырвется наружу, неистово забурлит – и все это не измышленно, все от внутренней «органики», безошибочно бьет в цель, играет на образ. Во Францию он уехал на грани увольнения – министр Двора барон Фредерикс строго указал дирекции императорских театров на порочащий звание солиста Его Величества образ жизни Нижинского: замечен в обществе аморальных личностей, состоит в предосудительной связи со скандально известным князем Львовым, который, по слухам, передал его нынче в пользование чиновнику по особым поручениям Дягилеву – возмутительно! позор!.. Чашу терпения переполнила последняя работа танцора в «Жизели» в паре с Анной Павловой: явился перед публикой в придуманном Бакстом укороченном костюме графа Альберта, выделявшем нежелательные анатомические подробности, что вызвало нервный испуг у присутствовавшей на спектакле вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Не веря глазам, она схватила лежавший на бордюре черепаховый лорнет, уставилась на сцену. «Цирк Чинизелли, а не императорский театр!» – произнесла возмущенно. Царская ложа через мгновенье была пуста. Дирекция на следующий день получила очередной разнос, Нижинского предупредили о служебном несоответствии, оштрафовали вместе с Бакстом за непристойность.

Получавший что ни день тычки и затрещины одиозный артист взял реванш в Париже участием в феерической постановке балета-сказки «Петрушка» Михаила Фокина, Александра Бенуа и Сергея Дягилева на музыку Стравинского.

Перед публикой, заполнившей в день премьеры спешно перестроенный Дягилевым, преобразившийся за несколько недель театр «Шатле», открылась картина русской ярмарки в Петербурге – на фоне силуэта знаменитого города. Сцену заполнила пестрая живописная толпа: купцы, кучера, мастеровые, военные, бабы-простолюдинки, цыган с медведем. В обстановке разудалого веселья – контрапунктом – разворачивалась трагедия тряпичного «маленького человека», напоминавшего героя блоковского «Балаганчика».

В роли ярмарочной балаганной куклы Нижинский был великолепен, неподражаем! Петрушка по жизни станцевал самого себя. Отбросив балетный канон, предписывавший чувства сценических героев условно изображать, он их открыто переживал. Странно-ассиметричный, словно бы составленный из острых углов гротесковый его танец был из какого-то еще не ведомого, смутно прозреваемого балета завтрашнего дня, способного заглянуть в потаенные уголки человеческой души, поспорить по глубине проникновения в мир персонажей с театральной драмой…

Увидеться в тот раз им не удалось: Дягилев ни на шаг не отпускал от себя нового возлюбленного, оберегал от нежелательных встреч. Она послала в гостиницу на имя Нижинского цветы с открыткой и не получила ответа – бог с ним, как говорится, мальчик тут был ни при чем, но каковы, однако, бывают мужчины – мстительны, мелочны! – фи, как неблагородно!

Два года между ней и Дягилевым шла позиционная война, закончившаяся, когда нужда обоих друг в друге стала очевидной.

«Наконец, – пишет уже цитировавшийся историк балета Арнольд Хаскелл, – Кшесинская и Дягилев, две наиболее сильные личности в России, помирились. У них часто бывали бурные столкновения, и они бывали то союзниками, то врагами, но они уважали друг друга и обладали редким качеством – отсутствием злопамятности. Когда Дягилев представил меня ей в Монте-Карло, он сказал: «Вот противник, достойный меня».

По окончанию военных действий победителю полагалась контрибуция. Благородно принявший на себя роль проигравшего Дягилев положил к ногам Кшесинской свежий контракт на участие в ежегодных отныне «русских сезонах» за границей – на этот раз в Лондоне. Подарок преподнес с присущим ему артистизмом: молчал, сидя в кресле, протирал неторопливо монокль, пока она подписывала бумаги, вставил аккуратно стекло в глаз, молвил смиренно:

– На поцелуй не надеюсь, но стакан простого вина, думаю, бедный импресарио заслужил.

Она расцеловала его в обе щеки.

Гости после обеда разделились: мужчины направились в расположенный по соседству курительный салон, дамы, предводительствуемые князем Паоло Трубецким, – знакомиться в зимнем саду с последним его творением, статуэткой хозяйки дома.