Голова перестала болеть, в груди ощущалось приятное тепло. И все существо Станиславы рвалось к действию.

«Он знает мое имя, возможно, видел меня раньше, следил.., и влюбился».

Женщину не смущало то, что она не услышала от незнакомца признания в любви. Договоренная ею самой фраза казалась теперь услышанной.

«Он предусмотрителен, – подумала Станислава, доставая из сумочки телефонную трубку, – он дорожит мной».

При всей легкомысленности Станиславе раньше не удавалось за каких-то полчаса знакомства, не имея представления о том, кто стоящий перед ней мужчина, заинтересоваться им настолько, чтобы забыть о муже, о прежнем любовнике, забыть о работе.

Она чуть подрагивающим пальцем включила в трубке питание, и та мгновенно разразилась пронзительной трелью.

– Да, слушаю, – женщина еле сдерживала волнение.

– Береги себя. Ты мне нужна.

Кандидат в депутаты Игорь Иванович Горбатенко, окончательно разуверившийся в действенности своих прежних связей, ерзал в кресле. Он с отвращением смотрел на телефон, факс, копир – вещи эффектные, но в его ситуации абсолютно бесполезные. Еще большее отвращение вызывали у него сложенные в углу комнаты агитационные листовки с его собственным красочным портретом. Стопки листовок по сто штук в каждой крест-накрест перетягивала противная лохматая бечевка.

Когда их только привезли, жена кандидата в депутаты и многочисленные знакомые, заглядывая в глаза Игорю Ивановичу, хлопая по плечам, приговаривали:

– Ты, Игорь, мужчина на все сто.

– Как Карлсон, – добавляла дочь, – мужчина в расцвете сил.

Лысина на портретах была тщательно припудрена и не блестела, как в жизни. Сейчас же чело Игоря Ивановича покрывали капельки пота и мелкие противные морщины.

«Казалось, все просчитал, когда ввязывался, все клялись мне в верности, сулили золотые горы. А когда до дела дошло, как наехала на них власть, все, как страусы, головы в песок повтыкали и знать меня не желают, говорят, что даже незнакомы со мной. Стоит договориться о встрече с избирателями, как тут же в клубе, в школе и даже на птицефабрике свет сам собой отключается, аварии случаются, канализацию прорывает. „Террористы“ бомбы подкладывают – по телефону. Будьте вы все неладны!»

Горбатенко прекрасно понимал, что оказался между молотом и наковальней. Власти оказалось вообще неинтересно, чтобы кто-нибудь прошел по его округу.

Все места в Думе были давным-давно поделены, должности обещаны. И тут появляется какой-то Горбатенко, как прыщ на заднице.

"Когда был следователем районной прокуратуры, телефон мой звонил беспрерывно. Того отмажь, этого посади, этого припугни, да так, чтобы небо в копеечку показалось. Все делал в лучшем виде и себя не забывал. Но я ведь и думать не думал, представить себе не мог, какие деньжищи нужны, чтобы провести избирательную кампанию. На одной народной любви серьезное дело не провернешь. Я же не Алла Пугачева, не Казанов. Им хорошо, вышел на сцену, песенку спел, анекдотик рассказал, все в тебя и влюбились.

А я не учащийся кулинарного техникума, я бывший следователь, как-никак, я борец с коррупцией, по особо важным делам четыре года работал. Префекта завалил. Все говорили, что он неподъемный, а я, Горбатенко, взялся, подналег, жилы себе надорвал, но своего добился. А то, что его через год выпустили, это не мое дело. Больше ему в политику не сунуться. Как меня народ полюбил, особенно после того, как меня из прокуратуры выгнали за прогул! Поехал отца с матерью навестить, святое дело, отпросился у начальника, а приезжаю – приказ на увольнение. Чтоб вы все подохли! Да еще по статье. И предупредил главный:

«В суд тебе, Горбатенко, лучше не соваться, а то еще и посадят. Бывший префект уже на воле». Куда же мне податься? Надо себя защищать. Где взять деньги, где? – Горбатенко вытер мокрое лицо. – У меня есть товар – народная любовь, куда этот товар еще девать? Год пройдет, и меня забудут. В бомжи подаваться или в адвокаты? Так и там все тепленькие местечки давным-давно заняты. Надо напрячься, надо рвануть, как прежде, как в молодые годы. Сумел же я на юрфак поступить, хотя конкурс был о-го-го! Сумел в столице в прокуратуру распределиться, хотя лапы волосатой не было, сумел квартиру получить, машину приобрести. Много чего сумел, хватка есть. А как дальше? Чувствую, в одиночку в депутаты не прорвусь", – и хищно, как кот или пес, Горбатенко заскреб по столу ногтями.

Раздался леденящий душу звук. Игорь Иванович мгновенно принялся шлифовать их о подлокотник кресла, который был уже изрядно потрепан, нитки цеплялись за поломанные ногти.

«Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» – вспомнил он слышанную фразу.

Но кому она принадлежит – Хазанову, Пушкину, Блоку, – Горбатенко не знал.

Весь компромат, который у него имелся, он уже использовал. Он понимал, что сейчас чем-то напоминает рэкетира. Приходит к бизнесменам, рожи строит, пальцы веером гнет и предлагает купить залежалый компромат, вымогает деньги. А веры ему уже нет.

«К сильному человеку сами побегут с деньгами, а он еще будет перебирать: у этого возьму, а этого пошлю подальше, да так, чтобы дорогу к моему дому забыл напрочь».

Люди из предвыборного штаба Горбатенко уже потихоньку начали разбегаться. Настоящей команды у него не было с самого начала, все – случайные попутчики, все «бывшие». И Горбатенко понимал: пройдет неделя – разбегутся все, при нем останется лишь секретарша, потому как ей некуда идти.

«Расколоть бы кого-нибудь на деньги, – глядя в потолок, мечтательно произнес кандидат в депутаты. – А еще лучше развести пару-тройку лохов. Но денег надо немерено. Дадут две-три тысячи откупных, так этого на зарплату и на листовки может не хватить. А чтобы по-настоящему кампанию развернуть: на фоне Кремля, на фоне триколора с орлом, да в дорогом костюме, да с серьезными людьми, выстроившимися стеночкой, как футболисты перед штрафным, рука об руку, плечо к плечу, так на такое не тысячи нужны, миллионы надо. В экран телевизора надо попасть. В нем спасение для кандидата, только в нем. Телевизор – он как икона, как чудотворный образ. Все, кто в телевизоре появляются, сразу становятся известными. Их на улице узнают, им деньги дают, норовят автограф взять. А я два раза появился в телевизоре, мелькнул, как жалкая букашка, и исчез. Денег хватило лишь на то, чтобы два раза по пятнадцать секунд на экране порисоваться, сказать, что чиновники все коррупционеры, что нужна твердая власть, опираться надо на таких, как я. Так о твердой власти и Кабанов твердит».

Горбатенко посмотрел на экран телевизора, стоявшего в углу кабинета. В темном экране он увидел свое лицо, жалкое, словно Игорь Иванович отражался в грязной болотной воде.

«Еще немного – и ряской затянет».

Ему нестерпимо захотелось плюнуть в экран, но вместо этого кандидат в депутаты пригладил редкие волосы и улыбнулся.