— Нет, — ответила Кирена. — Дело не в этом.

— Тогда просвети нас, пожалуйста, Блаженная Леди.

Она все еще смущенно ежилась и вспыхивала всякий раз, как только слышала этот титул.

— У нас говорили, что те, кто носит чужие глаза в этой жизни, никогда не попадут в рай. Наши жрецы заверяли нас, что в искусственных глазах сервиторов видят души проклятых и осужденных.

На некоторое время воцарилась тишина.

— И ты веришь, — заговорил потом один из жрецов, — что твой дух останется запертым в твоем мертвом теле, если ты откажешься от своих, пусть и слепых глаз?

От такого предположения она невольно вздрогнула.

— Я не знаю, во что верить. Но я еще подожду, может, зрение вернется. Такая вероятность еще сохраняется.

— Довольно, — прогудел голос из вокс-динамика. — Вы смущаете ее, кроме того, я дал слово Уризену, что к полуночи доставлю ее в Башенный храм.

— Но времени еще достаточно, чтобы…

— При всем моем уважении, жрец, тебе лучше помолчать. — Аргел Тал подошел ближе, и у Кирены свело зубы от гула его доспехов. — Идем, Кирена. Примарх ждет.

— Сможет ли Блаженная Леди посетить нас завтра? — раздался им вслед тонкий голосок одного из жрецов.

Ни один из Астартес даже не потрудился ответить.

Снаружи ее снова поджидала толпа. Кирена улыбнулась, повернувшись на крики, и слегка помахала рукой, хотя щеки запылали от смущения и неуверенности. Первым и главным для нее стало желание скрыть свою неловкость. Она никогда к этому не привыкнет. И будет ненавидеть это, пока все не закончится само собой или пока они не покинут Колхиду.

— Мы могли и не уходить, — сказала она. — Я бы смогла ответить еще на какие-то вопросы. Я все правильно сделала?

Ответ Аргел Тала донесся сквозь шум толпы.

— Приношу свои извинения за то, что воспользовался твоим именем как предлогом, — сказал он. — Но тянуть допрос дальше не имело смысла. Некоторые вопросы были абсолютно бесцельными, на другие мы давно ответили в рапортах из легиона. Они просто скучные и самодовольные бюрократы.

— Разве это не кощунство? Противиться воле Завета?

— Нет, — сказал капитан. — Это было тактическое отступление перед лицом превосходящей скуки.

Кирена улыбнулась этим словам, и Астартес повели ее дальше.

Меньше чем через три минуты, когда Кирена уже набрала в грудь воздуха, чтобы отметить теплоту ночного ветерка, дувшего из пустыни, сверху вдруг раздался грохот, как будто сразу разбились сотни окон.

Она не могла этого видеть, но четверо ее провожатых немедленно замерли и уставились на Башенный храм — спиральную башню из желтоватого камня, самую высокую в городе и расположенную в его центре.

Приветственные крики толпы сменились шепотками и всхлипами. Двое Астартес, кто именно, она не смогла определить, стали монотонными вокс-голосами читать молитвы, прославляющие примарха.

— Что случилось? — спросила она.

— Идем, — приказал Ксафен.

Кто-то схватил ее за локоть и потянул вперед, так что Кирене пришлось бежать. Доспехи, приспосабливаясь к другому темпу, отозвались недовольным рычанием.

— Что происходит? — снова попыталась она выяснить. — Что это был за грохот? Взрыв?

— Это обсерватория примарха наверху центральной башни, — ответил Аргел Тал. — Что-то неладное.

Часом ранее Лоргар, прислонившись к перилам балкона, смотрел на город. Из Башенного храма Ковенанта открывался ни с чем не сравнимый вид на Варадеш, и до примарха, наблюдавшего за опускающимся к горизонту солнцем, доносились запахи пряностей, цветов и горячего песка.

Магнус стоял рядом, все в той же черненой кольчуге, и на его медной коже местами поблескивали капельки пота. Из двух братьев Магнус был более высоким и даже до потери глаза мало напоминал их царственного отца. Лоргар же являл собой образ Императора в его неведомой юности — вечно тридцатилетний.

— Ты здесь славно поработал, — сказал Магнус, обозревая Варадеш.

Спиральные башни, украшенные покатыми спусками, словно изогнутые рога… море красновато-желтых зданий… Огромные плантации лунных лилий, растущих в неплодородной почве, готовых разбросать свои цветы по улицам и балконам города…

— Я видел Тизку. — Лоргар искренне улыбнулся. — И я польщен, что ты, покинув свой Город Света, еще хвалишь работу моих людей в этом мире.

Магнус рассмеялся так раскатисто, словно сошла далекая лавина.

— Подумать только, такая красота создана из речного песка и прессованной грязи. Город Серых Цветов кажется мне раем, Лоргар. Ты с непревзойденным искусством соединил технологии и древность. Это наводит меня на мысль о тех первых городах, возведенных человечеством в пустынях, которые они были вынуждены называть своим домом.

Лоргар тоже засмеялся и покачал головой:

— Брат, я не видел ничего подобного в свитках.

— И я тоже, — улыбнулся одноглазый король. — Только в видениях. Во время медитаций. Во время странствий по волнам и глубинам Великого Океана.

Улыбка Лоргара стала шире. Считая остальных своих братьев ограниченными, он сильнее всего был привязан к Магнусу. И не только потому, что он был первым встреченным братом, а потому, что Магнус был одним из немногих, на кого повелитель Несущих Слово мог положиться. Остальные братья в той или иной степени были жестокими дикарями, хладнокровными орудиями войны или тщеславными полководцами.

Кроме Хоруса, конечно. Ненавидеть Хоруса было невозможно.

Он любил Магнуса, потому что с ним было приятно поговорить, но никогда не считал себя равным ему. Психические способности Магнуса были исключительны — братья часто обсуждали то, что Магнус видел во время духовных путешествий по бесконечности. Прошлое. Будущее. Сердца и мысли людей.

— Кайрус, — произнес Магнус более мягким тоном. — Аликсандрон. И в первую очередь Бабалун, поскольку там имелся огромный висячий сад вроде тех, что венчают твой город наподобие серебряной короны.

Эти слова согрели душу Лоргара. Красоты прошлого, возрожденные благодаря человеческому вдохновению.

— Как я уже говорил, — сказал он, — это не мой город. Я приложил руку к его устройству, но нельзя приписывать все здешние чудеса мне одному.

— Опять твоя вечная скромность. — В голосе Магнуса прозвучал тончайший оттенок раздражения, возможно предвещавший очередную нотацию. — Лоргар, ты тратишь свою жизнь на других. Но есть черта, за которой самоотверженность становится пагубной. Если ты занят только тем, что поднимаешь из невежества народы, где ты найдешь время, чтобы самому узнать больше? Если ты стремишься только к великой цели, какая радость от твоей жизни? Смотри в будущее, но цени настоящее.