— Да, — сердито сказал он, — вам следует пойти нам навстречу, милая.

— Я иду навстречу.

— Я могу повернуть дело так, что вас высекут. Или повесят, если вы замешаны в преступлении.

И снова в какой-то момент Эвелина не смогла совладать с собой. Она сверкнула на него глазами, как своенравный пес, но тут же опустила голову, ругая себя и кусая губы.

Он никак не мог разобраться в своих чувствах.

— Это все? — услышал он свой голос и сглотнул.

Эвелина подавленно молчала, и вдруг ему показалось, что она сейчас заплачет.

— Иди… тогда идите, сударыня.

Она пошла к двери, опустив голову. Но теперь, при виде ее покорного отступления, Гроувс решил, что недостаточно запугал ее, и, подчиняясь какому-то импульсу, обогнул стол, по непонятной причине испытывая настоятельную потребность до нее дотронуться.

— Еще два слова.

Она остановилась, опершись на ручку двери.

— Я редко встречал людей, похожих на вас, — искренне сказал он, в последний момент отдернув руку. Он вдруг испугался, что она вцепится в него, как рассвирепевшая кошка. — Может быть, вас следует отправить в сумасшедший дом. Но запомните, меня не так-то легко обвести вокруг пальца. Если вы причастны к этим извращенным убийствам и что-то скрываете от меня, то я буду преследовать вас, как свора собак, и, честное слово, не остановлюсь, пока не загоню.

Вспыхнув, она мягко кивнула и пробормотала что-то невразумительное.

— Что вы сказали? — спросил он.

— …Ибо не ведают, что творят, — таинственно закончила она, открыла дверь и вышла.

Он стоял как вкопанный и тяжело дышал; от взрыва эмоций у него кружилась голова, сердце бешено билось. Он повернулся, посмотрел на адское свечение уличного фонаря и почувствовал страстное, похороненное в поколениях семейной трезвости желание сделать глоток виски, чтобы залить находившиеся на грани возгорания нервы.

Фонари Гроувса и Прингла были до краев наполнены парафином. Они уже обшарили стены домов на углу Белгрейв-кресит — тщетно — и теперь осматривали северный фасад церкви Святой Троицы. Была почти полночь, очень темно, и воздух ощетинился всеми предвестниками карающей бури.

Вскоре Прингл нашел послание — два ряда аккуратно нацарапанных букв на стене из тесаного камня под ангелами на витражах.

М U I T N E C O N N I

R O T U C E S R E P

— Вероятно, это оно, сэр, — сообщил он, — но я не узнаю языка.

— Это латынь, — авторитетно сказал Гроувс.

Прингл с сомнением посмотрел на слова, мерцающие в луже света.

— И как их перевести?

— Не знаю. Это не для простого инспектора. — Гроувс опустил фонарь и переписал послание в блокнот.

— Как вы думаете, что все это значит, сэр?

— Да все, что угодно. Может, она сама нацарапала их пару дней назад с намерением ввести нас в заблуждение.

— Не думаю, сэр, — сказал Прингл, прилаживая свой фонарь. — Не могу утверждать с уверенностью, но мне кажется, буквы уже были здесь, когда мы нашли тело профессора Смитона.

— Вы их видели?

— Я думал, они имеют какое-то отношение к церкви, сэр. И кроме того, в них нет никакого смысла.

— Да, — подводя итог, засопел Гроувс. — Это латынь. — Он посмотрел на Белгрейв-кресит, откуда на них, как стая саранчи, надвигалась поднятая ветром листва. — Нам нужно это перевести.

— Священник?

— Я не хочу привлекать Церковь.

— Профессор Уитти, сэр? Он живет на площади Линдох, недалеко отсюда.

— А он что, говорит на латыни?

— После исследования тела Эйнсли он пожелал мне спокойной ночи на латыни, сэр. Всех этих медиков учат латыни.

Какое-то время Гроувс снова играл заманчивой мыслью, что Уитти каким-то образом замешан в этом деле, но быстро одумался. Он взглянул вверх на сверкающие дождевые тучи и от греха подальше спрятал блокнот.

— Ну что ж, посмотрим; может, он нам наконец пригодится, — сказал он, поднимая фонарь с земли.

Через несколько минут в кабинете своего красивого особняка профессор Уитти, которого вытащили из теплой постели из-под бока терпеливой жены, в шелковом халате, со взъерошенными волосами зажигал лампу над бюро с убирающейся крышкой и садился в кресло, чтобы подробно изучить послание.

— Это латынь, — сказал ему Гроувс, так как, судя по всему, у профессора возникли сложности с расшифровкой. — Что-то библейское, я думаю.

Уитти покосился на него, покрутил страницу и, кажется, понял.

— Это латынь. Несомненно. — Гроувс засопел. — Перевернутая латынь.

Гроувс моргнул.

— Вот как?

Уитти взял карандаш и переписал послание задом наперед.

— Innocentium persecutor, — сказал он и протянул блокнот. — Гонитель невинных.

У Гроувса ком встал в горле.

— Написано наоборот? — прошептал он.

— Шарада, — предположил Уитти. — Игра. Сатанисты иногда пользуются этим.

Гроувс задрожал. «Гонитель невинных». Он вспомнил Эвелину — ее хрупкость, вид агнца, которого ведут на заклание, последние слова, — и на какое-то мгновение ему показалось, что обвиняемый — он сам. Вспомнил ее злобные взгляды, которые она расходовала очень экономно, как драгоценное оружие, и не мог решить, провоцировала ли она его или соблазняла, а может быть, и то и другое. Затем, отбросив эти мысли, он почувствовал себя явно не в своей тарелке в кабинете ученого мужа и испытал настоятельную потребность в свежем воздухе.

— Несомненно, пользуются. — Он наклонился, быстро взял блокнот и спрятал его в карман. Затем кивнул Принглу: — Пойдемте, дружище, у нас много работы.

Уитти встал и проводил их до дверей.

— Могу я спросить, где вы нашли послание?

— Почему вы спрашиваете?

— Его местонахождение может иметь значение.

Гроувс почувствовал раздражение.

— Я не готов предоставить вам такую информацию, — коротко сказал он и приподнял шляпу. — Хотя, разумеется, еще раз благодарю за помощь.

Уитти пожал плечами и открыл дверь.

— Bene agendo nunquam defessus,[21]— сардонически пробормотал он, когда гости вышли в вихрь листьев и дождевых капель.

— Вам также спокойной ночи, — сказал Гроувс, садясь в кеб, где рядом с ним разместился Прингл.

У обоих были все основания чувствовать себя как дома. Ее жилище — еще меньше, чем Канэвана — некогда служило кладовкой какой-то модистки. Оно было зажато под скатами фронтона в самом верху двенадцатого марша путаной лестницы. Здесь стояли узкая кровать, крошечная плита, было протянуто несколько миткалевых веревок, на которых она развешивала белье, на окне закреплено полотно желтого муслина (она сказала, что из окна видно только Грейфрайарское кладбище, а у нее нет большого желания смотреть на могилы). Стены были из тонких досок, на чердаке быстро бегали крысы, а из соседних комнат доносились животные стоны, но в ее собственных владениях все было тщательно прибрано и вычищено. За неимением дорогостоящего освещения она пользовалась масляными лампами и сальными свечами, но при всех ее очевидных финансовых затруднениях на занимавших почти всю стену полках выстроились ряды аккуратно расставленных книг, так что в целом комната казалась миниатюрным вариантом мрачного и скудно меблированного дома Макнайта.