— Какие люди все-таки свиньи, — проговорила жалобно Ленни. Она лежала на спине, закрыв глаза руками. — Почему они не могут быть хоть чуточку поаккуратнее? Например, немного за собой прибрать. Вместо этого они бросают на пол свои поганые презервативы и даже не потрудятся подобрать их. Заметь, использованные. И ведь знают, что несчастной горничной придется разгребать после них весь этот мусор. Как только могут существовать такие эгоистичные натуры?

— Забудь. — Фрида приподнялась на локте и повернулась к подруге. — Выбрось из головы эту гадость. Хочешь, я тебе что-то прочту? Закрой глаза и слушай.

В другой жизни Ленни и Фрида никогда бы не встретились. У Фриды, наверное, были бы университетские друзья, но ни один из них никогда не научился бы понимать ее так, как понимала Ленни. В комнате стояла духота, но из окна доносились дыхание легкого ветра и крики девчонок на улице.

— Заткнулись бы лучше, идиотки, — процедила Ленни, не открывая глаз. — Никакого Леннона здесь нет. Я узнала у сестры, фамилия того парня, который вчера въехал, Лемминг.

— Плюнь ты на них и послушай меня.

Фрида опустила жалюзи, в комнате настали полутень и прохлада, крики с улицы перестали казаться назойливыми. Она стала читать вслух свое стихотворение. «Призрак Майкла Маклина». Она читала его так медленно и старательно, будто от этого зависела ее жизнь. Закончив чтение, она перекатилась на спину и уставилась в потолок. Рядом тихо лежала Ленни.

— Это ты сама написала? — наконец спросила та. Глаза у Ленни были широко распахнуты.

— Я. Сама.

— Потрясающе. Господи, Фрида, что ты за человек в самом деле? Поэт в изгнании?

— Это всего только текст песни.

— И кто догадается, что это не стихотворение? Ты меня поражаешь прямо. Какой-то каприз природы, а не человек, если хочешь знать. И что ты только не можешь делать! Никогда не перестану удивляться, что ты пошла в горничные, когда у тебя такие способности.

— Ты и вправду думаешь, что это хорошо?

— Да это лучше, чем «Желтая подводная лодка», вот что я тебе скажу. Просто отлично. Твое стихотворение мне что-то напоминает, только я не могу вспомнить, что именно. Не словами, конечно, а по чувству.

Конечно, «Пластинку в зеленом конверте». Фрида не сомневалась, что подруга говорит об этой песне. Именно этого она и добивалась, чтобы звучало, как та песня, так же брало за душу.

— Если у нас и вправду остановится когда-нибудь Джон Леннон, — продолжала болтать Ленни, — я подойду к нему и скажу: «Мистер Леннон, у меня есть подруга, которая написала совершенно обалденную песню. Как раз для вас. Она притворяется горничной, но на самом деле она настоящий поэт. Вы должны спасти ее из "Лайон-парка", мистер Леннон».

Вскоре она уже спала. Фрида не собиралась рассказывать Ленни о том, что она вовсе не хочет быть спасенной. В крайнем случае для этого есть другие пути. Все-таки в том, что дело касается жизни и смерти, она по-прежнему дочь своего отца. Людям никогда не узнать, кто на самом деле кого спасает.

В тот день ей предстояло ночное дежурство, поэтому она оставила Ленни спать, а сама отправилась обедать на кухню. Пять раз в неделю персоналу отеля представляли возможность питаться там блюдами, не распроданными в ресторане накануне. Фрида опять надела свое любимое платье, правда накинув поверх него рабочий халат, и подкрасила глаза под Клеопатру. Вымыла и уложила получше волосы. Проходя коридором, бросила на себя взгляд в зеркало высокого шкафа. Она и вправду отлично выглядит. Совсем не похожа на девушку, которая не боится ни мышей, ни болезней, ни смерти.

— Куда вырядилась? — таким вопросом встретила ее Викки, известная сплетница. — Намылилась подцепить знаменитого музыканта?

— Леннон тут вовсе и не живет, ты, кретинка, — приветливо проинформировала она ее. — У нас остановился парень по фамилии Лемминг.

На самом-то деле именно музыканта она и надеялась подцепить. Ну, пусть и не подцепить, просто она интересуется Джеми. После обеда она прошла мимо его номера и постучала. Никто не отозвался. Тогда она спустилась в вестибюль и подошла к стойке, чтобы спросить у сестры Ленни, не выписался ли тот.

— Тебе, кажется, прекрасно известно, что мы не отвечаем на такие вопросы, — процедила Мег. — Безопасность клиентов — наша главная забота. Нас поставили в известность о таком требовании.

— Поставили. И мистер Лемминг, наверное, возлагает на это надежды. Вообрази, что будет, если все эти фанатки нагрянут к нему, а он остановился у нас для тайного любовного свидания или собираясь покрасоваться перед зеркалом в дамском платье.

Мег заинтересованно приподняла бровь. Если б она не стояла сейчас за стойкой, она бы, наверное, расхохоталась.

— Что тебя интересует относительно семьсот восьмого?

— У меня к нему интерес сугубо личный.

— Сугубо личное всегда сугубо излишнее. Поверь мне.

Тем не менее Мег оставила журнал регистрации раскрытым и отправилась в соседнее помещение проверить счета постояльцев. Чем Фрида тут же и воспользовалась. Быстро пробежав глазами по списку фамилий, она наткнулась на его имя. В номере 708 зарегистрирован прежний постоялец. Значит, он не уехал из отеля.

Этой ночью Фрида работала неимоверно быстро, правда значительно снизив качество уборки. Но, откровенно говоря, она сомневалась, что кто-либо из постояльцев «Лайон-парка» это заметит. Их гораздо больше заботили тайна их пребывания и сохранность имущества. Она мгновенно перестлала постели и вытряхнула пепельницы. Если она не пропылесосит, ничего страшного не произойдет.

Им бы только чтобы полотенца были чистые и никто посторонний не заглядывал.

Покончив с делами, девушка отправилась в номер Джеми. От волнения у нее подкашивались ноги, пульс бился совершенно лихорадочно, и чувствовала она себя донельзя глупо. Постояла в холле седьмого этажа, напряженно размышляя над тем, что собиралась сделать. Почему личное обязательно излишнее? Разве она для него значит не больше, чем просто горничная из отеля? В холле было жутко холодно, у Фриды побежали мурашки по коже. Не успела она прийти к окончательному решению, как вдруг дверь номера Джеми отворилась и на пороге показался он собственной персоной. Джеми спешил на свидание к Стелле и уже опаздывал. Теперь он кололся практически каждый день, все увеличивая дозы. Никогда не думал, что так прочно сядет на иглу, ну а если и так — кому какое дело? Чувствовал он себя все время сонным и как-то так тревожно, будто с ним должно случиться что-то неожиданное. Сейчас на нем были замшевая куртка, джинсы, белая рубаха и любимые ковбойские сапоги, которые он купил на Четвертой Западной, когда в последний раз был в Нью-Йорке. Им владело чувство, что он полный неудачник и карьера его погибла, не успев начаться.

— Эй, привет, — воскликнул он, увидев в холле горничную.

Героин гулял в его крови, напоминая постель в доме Стеллы — что-то белое и подстерегающее.