– Старлей, смотри внимательней. Мои люди могут среагировать на звук пистолетного выстрела, раздавшийся в моем гроте… – подсказал мне эмир из-за полога.

После этого я вообще перестал его опасаться. Тем не менее я беззвучно пробрался чуть дальше и принял в сторону, чтобы стать невидимым и для эмира, и для кого-то еще со стороны. Свет слабой лампочки сквозь толстый полог не проникал.

– Смотрю, товарищ подполковник, спасибо, – сказал я.

Мне самому тоже подумалось, что одиночный пистолетный выстрел в гроте привлек внимание бандитов, находившихся за каменным бруствером. Подсказку на этот счет дал мне тепловизионный оптический прицел автомата.

Я увидел, как двое бандитов посмотрели в нашу сторону и обменялись какими-то фразами. После чего один из этой пары, видимо, выполняя приказание второго, перекатился в низинку. Там он приподнялся и что-то крикнул визгливым, как мне издали показалось, голосом.

Тут же к нему в низинку перекатились еще пятеро бандитов. В результате позиция обороны банды, и без того не самая мощная, была сильно ослаблена. Все шестеро стали на четвереньках пробираться в сторону моей позиции. Однако бандитские задницы, видимо, хорошо «светились» в тепловизорах солдат моего взвода. Результат не заставил себя ждать. Через несколько секунд боевиков осталось только трое.

Они продолжали движение, укрываясь за камнями, оставаясь невидимыми для моих бойцов. Но эти боевики в темноте, естественно, не замечали меня. Дистанция до них составляла метров двадцать пять – двадцать восемь. Я стрелял прицельно, в головы. С такой дистанции я и без оптического прицела не промахнулся бы, поскольку огонь нескольких больших костров хорошо освещал пещеру и четко выделял контуры бандитов, передвигающихся в мою сторону.

Таким вот образом я без проблем избавился от опасности, угрожавшей мне…

Значит, старший лейтенант Жеребякин уготовил мне такую участь – попасть под жесткую опеку брата, как до меня получилось с отцом. Этот командир взвода не знал, разумеется, что представляет собой мой брат, капля в каплю повторяющий характером нашу мать. Типичный полковник полиции, излишне прямолинейный не только в поступках, но даже в мыслях, лишенный всяких сомнений и гибкости мышления.

Впрочем, я все еще остался в сомнении, не знал, что же лучше. Оставаться мне эмиром сильного джамаата, подвергать постоянной опасности не только себя, но и своих людей, выступать против подавляющего большинства собственного народа или же попасть в «лапы» к брату, оказаться в полной зависимости от него. У каждого из этих двух вариантов были свои собственные преимущества и недостатки.

Оставаясь эмиром, я не терял свободу мысли и действий, поскольку находился в Дагестане, а не в Сирии. Там такой свободы у меня тоже не было, несмотря на все уверения тех людей, которые уговаривали меня туда податься.

Но раньше меня подпитывала национальная, может быть, даже националистическая идея, в гораздо большей степени, чем религиозная, которая моим сирийским командованием только декларировалась, но никак не соответствовала общей идеологии движения. Именно из-за этого у меня там же, в Сирии, и начался раздрай в душе. Я стал терять уверенность в правомочности своих действий.

Потом я вернулся в родные места, где рассчитывал стать хозяином самому себе. Но и здесь со мной происходило то же самое.

Первые сомнения пришли ко мне, когда я выслушал телефонный доклад командира малого джамаата, который должен был не только подготовить для всех базу в ущелье Трех Дев, но и навестить свое родное село, собрать там еще один небольшой отряд, в дополнение к своему. Я знал, что этот человек не способен на обман. Он честно сказал мне, что сумел привести с собой только одного никчемушного оборванца, пьяницу и бывшего уголовника, который и пошел-то в джамаат только ради того, чтобы безнаказанно грабить.

Нормальные авторитетные люди, за которыми мог бы кто-то потянуться, идти в горы не пожелали. Они смысла не видели в том, чтобы стать гонимыми абреками. Дело здесь вовсе не в их трусости. Просто их вполне устраивала та жизнь, которую они вели прежде, до нашего появления в Дагестане.

Что касается моей возможности жить дальше под присмотром старшего брата, то здесь я тоже видел мало хорошего. Омахан всегда предпочитал поддерживать любую власть, которая стояла над ним. Насколько я знаю, он и двух своих сыновей, моих племянников, воспитал в том же духе. Брат наверняка попытается переделать меня, не глядя на то, что я прожил свою собственную, уже достаточно долгую жизнь, жил все годы по своим принципам, ни перед кем не прогибаясь. Может быть, поэтому я заработал много шишек на голове, но каждая из них – это урок, и память тоже…

Я вспоминал брата и отца такими, какими видел их в последний раз. Было это в далеком теперь уже восемьдесят девятом году прошлого века, в декабре, за полторы недели до Нового года. Сначала уволился в запас старший брат, а следом за ним и я. Правда, из Афгана Омахан вышел еще в конце мая восемьдесят восьмого года, когда только начался вывод наших войск. Я сделал это значительно позже, в январе восемьдесят девятого.

Это сейчас увольнение из армии сопряжено с различными множественными бюрократическими процедурами, которых избежать не удается. Тогда все было проще. В те поздние советские времена командование только радовалось, когда офицеры сами желали выйти в запас. Армия стремительно и чувствительно сокращалась и ослаблялась. Мне, как и всем офицерам, казалось, что делалось это умышленно. Хотя сейчас я не берусь категорично утверждать, как все обстояло в действительности.

Тогда мы с Омаханом нечаянно встретились во время посадки на самолет, следующий из Москвы в Махачкалу, поговорили и решили вместе навестить отца. Потом отправимся в родное село, где жила жена Омахана вместе с дочерью и двумя сыновьями, а после этого поедем к матери и сестре в Ростов-на-Дону. После долгих лет отсутствия в родной стране нам хотелось увидеть всех близких родственников.

У Омахана в записной книжке был домашний телефон отца. Не помню точно, существовала ли в Советском Союзе тогда сотовая связь, но ни у меня, ни у брата таких телефонов, естественно, еще не было, это точно. Если их тогда кто-то и имел, то только какие-нибудь крупные бизнесмены.

Поэтому нам пришлось отстоять длинную очередь перед телефоном-автоматом, имевшимся в здании аэровокзала Уйташ. Мы были старшими офицерами, носили серьезную, очень уважаемую людьми десантную форму, щедро украшенную звонкоголосыми орденами и медалями, вели себя культурно и вежливо, не лезли без очереди. В нашем присутствии других желающих сделать это тоже почему-то не нашлось. Терпения нам хватило. Мы подождали, пока шесть человек, стоявших перед нами, наговорятся и решат свои собственные дела.

С отцом общался, конечно же, старший брат. Я просто стоял в стороне и не прислушивался к разговору.

Вскоре Омахан повесил трубку, кивнул мне и проговорил:

– Поехали. Он ждет нас…