– Ваш отец?

– Он нашел книгу. Как-то я вошла и увидела, что он держит ее в руке и смотрит на нее так, будто это черт с рогами. Он, знаете ли, не очень-то грамотен, но все же сумел понять, что все это значит. А значило это, что я хотела от жизни чего-то большего.

Полина рассеянно сорвала листок с соседнего куста и потерла между пальцами.

– Всю жизнь он не делал тайны из того, что я для него сплошное разочарование. Он хотел мальчика, чтобы тот помогал ему на ферме, и никогда не скрывал, что считает меня ни к чему не пригодной. Но когда он нашел ту книгу… до него дошло, что наши чувства взаимны. Что, возможно, я не так уж счастлива жить так, как привык он. И это так его разозлило!

Грифф поймал себя на том, что тоже в ярости. Но не на нее, совсем не на нее.

– Что он с вами сделал?

Полина колебалась с ответом.

– Скажите же.

– Он переложил книгу в одну руку… – Полина перевела взгляд на зажатый между пальцами листок. – … сказал: «Не твоего ума это дело, девчонка» – и ударил меня книгой по лицу.

«Я его убью!»

Гриффин живо представил, как встретится с Амосом Симмзом. Разговор будет коротким и кончится плохо для подлой крысы, называющей себя отцом Полины. Мысленно прикинув, сколько времени потребуется, чтобы доскакать до Суссекса засветло, он принялся размышлять, как расправиться с негодяем: стоит ли потянуть немного, чтобы заставить молить о пощаде, или прикончить одним ударом…

– Мне было девятнадцать, – ворвался в его мысли голос Полины.

Гриффин закрыл глаза и сделал глубокий вдох, заставляя себя отвлечься от мыслей о мщении. Тот негодяй сейчас далеко, а его дочь здесь, рядом, и защита нужна ей здесь и сейчас.

– Девятнадцать, – повторила она словно в трансе. – Я была уже вполне взрослой: помогала на ферме и зарабатывала деньги для семьи, а он ударил меня по лицу, словно ребенка, всего лишь за желание жить лучше, чему-то научиться. – Полина разжала пальцы, и листок упал на землю. – А потом он бросил книгу в огонь.

Грифф выругался и подвинулся ближе к ней. Он больше не пытался распутать нитку, что обмоталась вокруг пуговицы на его манжете. Ему было совершенно все равно, что подумают о них с Полиной люди в бальном зале, он видел одну цель: защитить ее от досужих домыслов, от унижения. И возможно, цель эта вовсе не сиюминутная, возможно, к ней он стремился всю жизнь – защищать эту женщину. А еще сделать так, чтобы она чувствовала себя в безопасности. И это будет непросто, учитывая ее печальный опыт.

– Но я не сдалась, – заявила Полина, гордо подняв голову, – и раздобыла еще один экземпляр, но, наученная горьким опытом, больше не оставляла книгу на виду. И все же вскоре книга исчезла. Тогда я принесла третью. Ее постигла та же участь. И так повторялось еще несколько раз, пока я не нашла способ решить эту проблему навсегда.

– И что же это за способ?

Губы ее сложились в улыбку.

– Я выучила ее наизусть. Страницу за страницей, от корки до корки. Всю книгу. Память он отнять у меня не сможет, верно же?

Грифф нежно повернул ее лицом к себе. В глазах ее отражалось пламя факелов, освещавших садовую дорожку, и в них не было страха или печали. Уже в который раз он поразился тому разнообразию эмоций, что она в нем пробуждала. Чувства сменяли одно другое словно в калейдоскопе: гнев, ярость, желание убить, желание совсем иного рода… и невыносимая нежность, от которой сжималось сердце. Ни одна женщина не пробуждала в нем таких чувств – во всяком случае одновременно.

Он погладил ее по щеке.

– Вы больше не вернетесь к нему. Никогда.

– Нет, не вернусь, – кивнула Полина. – Вы знаете о моих планах. А чтобы заработать средства для их реализации, мне необходимо вернуться в бальный зал.

Глядя на ее изящный профиль, Гриффин не сомневался в решимости и воле хрупкой девушки. Она даже не догадывалась, какая она прелестная.

Возможно…

О, проклятье! Возможно, стоит ей об этом сказать – привлечь к себе, посмотреть прямо в глаза и сказать правду:

«Вы замечательная. Вы умная. Вы выворачиваете меня наизнанку, и мне это не нравится. Я не хочу думать о вас, не хочу, чтобы вы были мне дороги. Я достаточно настрадался от женщин, которые пробирались в мое сердце, а спустя неделю покидали его. Но если я не сказал бы этих слов сейчас, то считал бы себя самым последним подонком. Ну вот, теперь вы знаете все».

– Ваша булавка, – прервала Полина его размышления.

– Что? – рассеянно переспросил Гриффин, мысли которого, словно обезумевшие кони, неслись бог знает куда, а сейчас вдруг остановились на самом краю пропасти.

– Ваша булавка. – Полина с надеждой уставилась на бриллиантовую заколку, нарядно поблескивающую в шейном платке Гриффина. – Вот оно, решение! С ее помощью мы перепилим нитку.

Он в ней не ошибся. Она оказалась даже сообразительнее, чем он думал.

Не теряя времени, она схватила заколку за торчащий кончик и потянула на себя, но та не сдвинулась с места.

– Как ее вытащить?

– Там есть зажим. – Гриффин просунул руку под шейный платок. – Вот, нашел. Я подержу снизу, а вы попробуете отстегнуть.

Полина крепко ухватилась за бриллиантовый кончик и принялась его выворачивать.

– Осторожнее, – предупредил ее Гриффин. – Не торопитесь.

Судя по тому, как ему «везет» всю эту неделю, не исключено, что она по ошибке воткнет булавку ему в сонную артерию и тем самым избавит от земных страданий.

– Почти получилось, – сообщила Полина.

Ему нравилось наблюдать за ее мимикой: как она сосредоточенно хмурилась, как покусывала нижнюю губу. Все это было не к добру.

Наконец булавка была извлечена.

– Вот! – торжественно сообщила Полина, демонстрируя вещицу с таким видом, словно то был древний меч, который лишь ей одной удалось извлечь из замшелого камня. – Мы это сделали!

Улыбка ее могла бы осветить ночное небо безлунной ночью.

Можно сказать, ему повезло: булавка не пронзила ему сонную артерию, хотя насчет везения не все так просто – сердце, похоже, уберечь не удалось.

– Видите, все в порядке: мы свободны друг от друга.

– Я бы не торопился это утверждать.

В то же мгновение Гриффин привлек ее к себе и завладел губами, словно хотел убедиться, что вкус ее остался прежним и на него никак не повлиял этот новый наряд. И хоть благодаря корсету ее прелести оказались выставлены на всеобщее обозрение, на ощупь она осталась все такой же. Он целовал ее жадно, нещадно, смакуя ее природный ягодный привкус, приправленный пьянящим ароматом бренди. Он торопился насладиться ею, забыв о сдержанности, забыв о приличиях, потому что в любой момент ожидал отпора.

Но она не оттолкнула его: напротив, ответила на поцелуй, приветствуя его натиск, встречая тихим стоном наслаждения, в котором было столько нежности и столько щедрости, что у Гриффина сердце защемило от благодарности.