— Пропади пропадом, гнусный старик! Зачем только к тебе пришел? Всю жизнь ты стоишь на моем пути!

Корейша негромко возразил:

— Не я, а нечистый стоит на твоем пути. Ты вошел и даже забыл лоб перекрестить, вот черный тебя и полюбил. Дела творишь злые, и нет на тебе благословения.

* * *

В тот же вечер на постоялом дворе Поповой, что в приходе Спаса на Глинищах, произошел смертельный случай. Постоялец из второго нумера пустил себе пулю в лоб. Выяснилось позже, что это тот самый Егор Коротаев, из дворян, которого разыскивали за растрату. В кармане самоубийцы нашли записку, начертанную старинной каллиграфией: «Бегаешь быстро, а пуля еще быстрей».

А на другой день в полицию пришло отношение, гласившее: поскольку растрата Коротаева погашена одним доброхотом, то уголовное дело прекращено и с преступника обвинения снимаются.

Так на этом несчастном дважды сбылись предсказания Корейши.

Как догадывается читатель, лицо, внесшее растрату, — это Соня Облесимова. Она осуществила свое желание: приняла сначала послушание, а спустя три года и постриг. После последовавшей вскоре смерти Натальи Федоровны мать Александра (в миру Соня) наследовала громадный капитал.

Она употребила его на помощь бедным.

Однажды мать Александра сопровождала настоятельницу монастыря в Москву. Там она посетила Ивана Яковлевича, осыпала богатыми подарками. Тот произнес слова, которые, кроме матери Александры, никто не понял: «Ты — судьба моя».

В сентябре 1861 года «Полицейские ведомости» поместили некролог: «Находившийся в Преображенской больнице Иван Яковлевич Корейша сего сентября 6-го числа в четвертом часу пополудни скончался. Отпевание тела имеет быть в воскресенье 10 сентября в 10-м часу утра в приходской церкви Екатерининского Богадельного дома, а погребение в Покровском монастыре».

Но на место последнего успокоения претендовали еще два кладбища — Черкизовское и женского Алексеевского монастыря. К счастью, погребение было совершено на первом. Почему «к счастью»? Да потому, что в годы большевистского маразма два других были кощунственно превращены в стадион (Алексеевское) и так называемый «парк культуры» (Покровское).

Память об удивительном Корейше жива. Придите на Черкизовское кладбище, и сразу направо от входа вы увидите его тщательно ухоженную могилу. Поклонитесь праху замечательного человека!

Это громкое дело произошло в Казани весной 1871 года. Оно еще раз напомнило, что человеческой натуре свойственны как исключительная доброта, так и самые гнусные пороки. Совершенно необычен и тот следственный прием, благодаря которому убийца признался в преступлении.

В свое время недалеко от Богородицкого монастыря в Казани жил старик портной Иван Петрович Чернов, которого знакомые ласково величали Петровичем. Работы у портного было много. Дело свое он знал хорошо, лишнего не брал и слово свое держал. Чиновникам он шил пальто и мундиры, молодым повесам — новомодные фраки. Мог угодить и красавицам — помпадурами атласными и шелковыми — или сшить татарчанкам кюльмяки из зеленых материй.

Прозвали Петровича за талант и добросовестность «Золотой иглой». Клиенты хорошо знали дорожку к домику Петровича. Кстати, этот домик о трех окошках на улицу и с полуколоннами между ними построил для отца Петровича архитектор М.П. Коринфский, знаменитость казанская. Переднюю комнату занимал сам хозяин, а две другие, небольшие, он сдавал татарам Сатаевым. Вселились они к нему сразу после свадьбы, лет десять назад. У молодых за эти годы родился мальчик, а затем и две девчушки. В те дни, о которых пойдет наш рассказ, дети жили в гостях у бабушки.

Отец семейства — рослый красавец Джавад — от рождения имел сухую руку. По этой причине он не мог заниматься ремеслом. А промышляли Сатаевы тем, что стройная, тонкая в талии Надиря — супруга Джавада — готовила чак-чак, это шарики из теста с медом, зажаренные в масле, а ее муж продавал его на базаре.

Доходы сия промышленность приносила скудные. Вот и кланялся Джавад:

— Прости, Петрович, опять не могу тебе деньги за жилье отдать. Потерпи долг на мне. У детишек оек (обув ка) поизносилась, а денег — йок!

Петрович всегда был добрым человеком, а под старость, похоронив свою хозяйку и дочь, стал все чаще думать и все больше к Богу приближаться. Обнимет он Джавада, утешит:

— Человек я одинокий, мне добро в гроб не класть. Прощаю тебе долг, а вот… возьми… — И даст пять рублей.

Брал Джавад в руки деньги, смотрел долго на них, а потом, случалось, по щеке слеза скатывалась. Парень был с крепким характером, да доброта портного сильно так его трогала.

— Спасибо, Петрович! — скажет. — Народ кличет тебя «Золотой иглой», а надо бы — «Золотым сердцем». Дай тебе Аллах счастья.

В 1871 году Благовещение пришлось на пятничный день Страстной недели. Издревле на Руси существовал добрый обычай: сделать в этот праздник кому-то хорошее дело, а лучше всего — осчастливить свободой живое существо. Даже лютый Иван Грозный некоторых колодников в такой день из узилища освобождал.

Ну а в православной жизни народ покупал пташек на базаре и выпускал в мартовское небо.

Петрович задумал нечто более серьезное, чем с пернатыми баловаться. Отстояв заутреню в церкви Богородицкого монастыря (к слову, его основал в 1579 году сам Иван Васильевич), воспарив душою к небу, отправился добрый старик к юдоли печали, слез и горестных воздыханий — к тюремному замку.

Всю ночь лил теплый весенний дождь. Теперь же яркое солнце праздничным золотом красило землю, обещая обновление жизни. Вопреки пословице, что в такой день и птица гнезда не вьет, скворцы хлопотливо устраивали себе жилища. Из православных храмов выходили празднично наряженные люди. Всюду дрожал воздух от звона колоколов, от покрикиваний извозчиков, от веселого говора толпы.

Петрович, надевший новую чуйку, подошел, робея, к тюремным воротам. Возле них прохаживался мрачный часовой — солдат с ружьем и примкнутым штыком. К небольшой железной двери с маленьким круглым окошком тянулись люди с кульками, сумками, свертками. Щурясь на солнце, на пороге появился с цигаркой в зубах надзиратель.

Петрович вежливо снял картуз с блестящим козырьком, поклонился:

— С праздничком вас, любезный! К кому бы мне обратиться?

Надзиратель лениво повернул красное мясистое лицо, процедил:

— Что такое? Чего тебе?

— Так как нынче Благовещение… Мне бы выкупить какого несчастного. Деньги я принес.

Надзиратель, услыхав про деньги, сразу оживился, любезно осклабился:

— О родственнике хлопочете?