Если подходящий ответ не удавалось обнаружить в связях системы (а именно такие темы и старались подбирать авторы кодексов), то поиск повторялся с чуть измененными параметрами снова и снова. Это настолько резко повышало нагрузку на систему, что «Freedom Liberator» терял управление и падал.

Атака на дрон могла иметь несколько форм.

Сперва она заключалась в том, что Скотенков крупными буквами писал на земле две-три строки машинного кода, перемежающихся различными запросами в Google. Это были самые лаконичные строфы зенитных кодексов, поскольку информация вводилась в систему «Free D.O.M.» напрямую, как бы внутривенно.

Инсургент мог выбежать из укрытия, нанести на землю требуемые знаки и снова исчезнуть — еще до того, как «Freedom Liberator» успевал приблизиться к нему на дистанцию выстрела из 30-мм пушки. А как только надпись оказывалась в объективах дрона, летательный аппарат совершал несколько мучительных рывков в небе и падал.

Что касается этих первоначальных вариантов таблиц, то сам Скотенков мог в лучшем случае быть лишь одним из их авторов, потому что познаний программиста у него не было.

Затем, когда систему защитили от прямого воздействия программного языка, а запросы в Google по резервному каналу были запрещены, код исчез. Его заменили длинные сентенции на английском, часто не вполне грамотные, но, как ни странно, ничуть не менее эффективные в боевом смысле. И вот эти квазипоэтические отрывки (инсургенты называли их сурами), по всей видимости, были сочинены Аль-Эфесби прямо в полевых условиях, и уже без участия третьих лиц.

Именно эта часть кодексов и считается самой опасной, потому что окончательной защиты от нее не придумано до сих пор. Авторство Скотенкова представляется практически несомненным — это, по сути, приближение к тому самому «сущностному» языку, о котором он когда-то рассказывал студентам дипакадемии.

11

Вот воспоминания одного из свидетелей типичной противовоздушной операции Аль-Эфесби — молодого катарского инвестора (склонного, как можно судить по отрывку, к довольно рискованным инвестициям):

«Мы вышли около полудня. По строгому приказу Саула Аль-Эфесби никто не взял с собой оружия. Наш отряд был замаскирован под мирный караван с героином, идущий на север — такие проходят здесь по нескольку раз каждый день, и мы не привлекали внимания. Пластиковые мешки с порошком, навьюченные на наших ослов и верблюдов, были хорошо видны сверху — это, как объяснили братья, давало практически полную гарантию, что стальные птицы не причинят нам вреда.

Когда мы оказались на открытом и возвышенном месте, Аль-Эфесби приказал разбить палатку. Как только это было выполнено, мы собрались внутри круглого тента, словно спасаясь от полуденного зноя.

Аль-Эфесби не терял ни минуты. Достав из заплечного мешка потрепанную тетрадь в клеенчатом переплете, он взял в другую руку баллончик с краской — вроде тех, которыми мальчишки-хулиганы разрисовывают городские улицы. Сверяясь с тетрадью, он принялся быстро чертить на земле английские слова.

Я почти не знаю языка кяфиров, поэтому один из братьев перевел мне примерный смысл написанного Аль-Эфесби. Он был таков — каждый человек, живущий на земле, может на закате дней сказать, что жил не зря, если он сделал одно из трех дел — родил сына, посадил дерево или убил шортселлера[12]с Уолл-стрит. Можно убить валютного спекулянта из лондонского Сити, и этот подвиг тоже будет зачтен Аллахом. А лучше всего лишить жизни главного финансового аналитика какого-нибудь хедж-фонда с Каймановых островов, но Аллах мало кому посылает такое утешение и награду.

На земле, однако, надпись была длиннее, чем в этом пересказе, и я узнал в ней бранные английские слова, которые часто пишут на заборах в землях кяфиров.

Дописав, Аль-Эфесби спрятал баллончик с краской. Братья развернули кусок маскировочной ткани и скрыли им свеженаписанное. На ткань положили камни и присыпали ее песком, чтобы не унес шальной порыв ветра. Затем братья сложили тент, и мы отправились дальше.

Через километр или около того все повторилось: разбив тент, мы спрятались внутри, и Аль-Эфесби вновь вынул свой баллончик с краской. На этот раз надпись была длиннее.

Брат, который переводил мне, сказал, что смысл здесь сложен и постигается им не до конца, но в целом сура подобна поэтическому вопрошанию, обращенному к среднему американцу. Суть ее такова — о ты, нечестивый сын Рональда МакДональда и оскверненного им гамбургера, не тебя ли, подобно французскому гусю, с детства насильно кормили через электронную воронку, чтобы превратить твой мозг в самодовольную жирную опухоль? Не твои ли самые сокровенные мысли и желания спроецированы в твою душу с горящих адской плазмой панелей, не твои ли решения и выборы просчитаны за тебя сонмами ежесекундно просвечивающих твой вялый мозг жрецов наживы? Все, что ты знаешь о мире — это отражение заставки „Faux News“ в твоем прыгающем зрачке. И ты серьезно считаешь, будто можешь что-то сказать о свободе гордым сынам пустыни, ежедневно идущим за нее на смерть?

В надписи было несколько строк, которых переводивший брат не понял. А я опять узнал только четырехбуквенные слова, считающиеся у кяфиров непристойными. Мы прикрыли надпись маскировочной тканью и отправились дальше.

Место нашей третьей остановки было выбрано так, чтобы образовать правильный треугольник с прошлыми двумя стоянками. Там Аль-Эфесби сделал длинную надпись, которая, по словам брата, была еще сложнее, и он смог перевести ее только очень приблизительно: то, что переживается кяфирами как их неограниченная свобода есть на самом деле неограниченная долларовая эмиссия, возможная до тех пор, пока миллиард китайцев совершает в своем сердце грех Онана, глядя на иероглифы „Мэй Го“ — „Красивая Страна“, как они называвют Америкию, — а подконтрольные мировому правительству хедж-фонды атакуют другие резервные валюты. Но желтые рабы не глупее черных, и когда они поймут наконец, почему на долларе нарисована пирамида, Юг вновь перестанет быть плантацией Севера. Трепещите в тот день, мунафики и кяфиры…

Закончив, мы скрыли эту надпись как и две предыдущих, сложили тент и ушли прочь.

Затем, когда мы отошли от треугольника на два-три километра, Аль-Эфесби приказал одному из сопровождавших нас мальчиков-танцоров вернуться назад и быстро снять с надписей маскировочную ткань.

Когда мальчишка ускакал, я спросил одного из братьев, зачем нужно было располагать надписи треугольником. Брат ответил, что одной из этих трех надписей не хватит, чтобы заставить адскую машину рухнуть. Точно так же не хватит, скорей всего, и двух. Лишь когда все три надписи окажутся в ее объективах, возникнет подобие Божьего ока, сквозь которое стальные птицы узреют истину, и эта истина их убъет. А общий для всех людей Книги символ Божьего ока и есть треугольник.