Местечко что надо, настоящий паб. Еще не выкупленный кем-то из вездесущих сетевиков, один из последних на этой оживленной торговой улице городка Гримсби. Посетителей можно по пальцам пересчитать, и все сидят поодиночке. Три мужика в летах, которым Энжи привыкла кивать при встрече, расселись неправильным треугольником за отдельными столами. Обсуждают какого-то неведомого боксера. Рядом с каждым на растрескавшемся лаке столешницы выложен дневной бюджет. Все трое тянут последнюю на сегодня пинту, стараясь не спешить: откладывают унижение, связанное с необходимостью втискиваться в пальто, обматываться шарфом и брести сквозь ветер и снег к автобусной остановке.

Еще один клиент – мускулистый мужчина в черной куртке. Войдя, он постучал пальцем по крану с сидром и молча протянул деньги. Отхлебнул из бокала и уткнулся в «Дейли миррор», так головы и не поднял. Энжи определила его как заядлого игрока. Видать, парень по самую маковку увяз в скаковых лошадях и долгах, нет, такой ее улыбки не заслуживает.

– Черт, да там окочуриться можно. Хватит с меня на сегодня, наработался.

Боб-иллюминатор. Растирает руки, чтобы согреться, только что вошел – выкрашенная синим дверь со стеклом в морозных узорах, – принеся уличный шум и запах снега. Раньше в открытую дверь хлынули бы автомобильные гудки. Некогда эта улица была в Гримсби самой оживленной, сюда все шли за покупками; сплошь веселая суета и пестрое мельтешение, лавки, магазинчики, выгодно использовавшие близость рыбного рынка и доков. Но все в прошлом. Улица вымерла, окна заколочены фанерой да граффити повсюду, таблички «Сдается», сплошные металлические жалюзи. Будь Энжи родом из Гримсби, непременно расстроилась бы при виде запустения, в которое погружалась некогда франтоватая улица, но этот город она считает своим лишь последние несколько лет, и его проблемы волнуют Энжи не больше ее собственных.

– Шевелись, сынок.

Дин достал два бокала. Еще теплые после мойки, так что он ополоснул их струей холодной воды. Мальчишка совсем, но схватывает на лету.

– Давно пора. Тут леди умирает от жажды.

Убедившись, что бокалы охлаждены, Дин наполнил их из-под крана, поставил на стойку. Сгреб четыре толстенькие фунтовые монеты с раскрытой ладони Боба.

– На здоровье, Боб.

– Брось, друг. Вечернюю игру собираешься показывать?

– He-а, это же по спутнику. Лицензия заоблачных денег стоит.

– А в «Уэдерспунс» покажут?

– Без понятия. Наверное.

– Трудно тягаться, сынок, да?

– А у нас зато пиво лучше.

– Точно.

Энжи смакует долгий глоток. Рука с бокалом давно перестала подрагивать, еще после второй утренней пинты. По горлу стекает знакомый ручеек, холодное пиво оборачивается в желудке уютно булькающим, сытным теплом. Еще глоток. Энжи расслабляется, зная, что в ближайшие несколько минут беспокоиться не о чем. Она снова сделалась простым, неотличимым от других завсегдатаем тихого старомодного паба, прихлебывает свою пинту «Басса» и слушает чепуху, которую бормочут рядом.

Отпивает еще немного и мысленно велит себе притормозить. Неведомо ведь, откуда приплывет следующая пинта. Как и следующая трапеза, но еда волнует Энжи меньше.

– Стало быть, у тебя все в ажуре, милая Энжи? – спросил Боб, когда Дин вернулся к пивным холодильникам и со звоном начал загружать их бутылками «Карлсберга».

– Справляюсь, солнышко. Справляюсь.

– Ты сегодня ранняя пташка.

– Ага, хотела пройтись по магазинам. Немножко побаловать себя.

– Ты этого заслуживаешь, милая. Всегда приятно с тобой повидаться.

Энжи косится на него. Хорошо за сорок, ростом чуть выше ее самой. Дешевая копия модных джинсов с дырами на коленях и грязно-белые кроссовки, синяя толстовка под выцветшей замшевой курткой, определенно из секонд-хенда. Совсем не гадкий с виду. Вполне ничего даже. Заключая мимолетные союзы, Энжи старается мыслить прагматично. Решения о том, придется ли ради еще нескольких пинт немного попотеть и терпеть липкие трусы, принимает импульсивно.

– Ты что, укладку сделала, Энжи?

– Нет, солнышко. Снегом запорошило. Просохли и закурчавились.

– А что, симпатично. Прямо кудряшки, как у ангелочка.

– Я такая, Боб. Ангелочек.

Улыбаясь, они сдвигают бокалы. Энжи делает глоток побольше, вдруг уверившись, что впереди ждет новая порция. Прежде ее передернуло бы от мысли сравнить себя с небесным серафимом, но с той поры Бог оставил ее, и только крестик на шее напоминает: некогда Энжи была прилежной прихожанкой и молила лишь о безопасности и о хлебе насущном, предлагая взамен свою душу.

Еще глоточек.

В этом она прямо артистка. На дневном маршруте Энжи с полдюжины пабов, и в каждом ей обычно удается раскрутить мужиков на два-три стаканчика. В каждом она всегда покупает первую выпивку сама, но ей редко приходится долго копаться в сумочке ради следующих порций. Согласись Энжи пройти курс психологической помощи при посттравматическом стрессе, ей, возможно, пришлось бы разобраться, откуда берется эта тяга убивать время в пабах, в обстановке, которая чуть не угробила ее саму. Только нет у Энжи времени на самокопания. Она узнала, что прячется у нее внутри, когда тот тип с ножом приступил к работе. И не увидела ничего такого, на что захотелось бы взглянуть снова.

– Ты и сам хоть куда, Боб. – Энжи опустила ладонь ему на руку. – Рада, что ты заглянул. Я битый час сижу тут в компании этих стариканов.

Боб широко улыбнулся ей:

– Мне бы встретиться с Кеном в «Медведе». Присоединяйся, если хочешь. Он нормальный парень, наш Кен.

Энжи награждает Боба усмешкой, подразумевающей «возможно», но сама вполне уверена: никуда она не пойдет. Шанс, что Боб с Кеном устроят соревнование в любезности, не давая пустовать ее бокалу, не так уж и велик. Куда вероятнее, что завсегдатаи «Медведя», угощающие ее выпивкой, оскорбятся, увидев Энжи в компании типов из «Уил-сонса». А это значит, что в следующий раз, когда она положит ладонь на чье-то колено и похвалит мужественность его владельца, бумажники останутся в карманах.

Очередной стук двери заставил Энжи обернуться. Они с Бобом остались вдвоем. Энжи не припомнит, чтобы старички уходили, не слышала никаких прощаний, но у нее в мыслях и без того достаточно сумбура. Спроси у нее, сколько клиентов сидело в пабе, когда она вошла, и Энжи окажется в тупике. Она с грехом пополам помнит здорового парня с газетой и, пожалуй, старика Артура в спортивных штанах и в очках с толстыми стеклами, но когда это было – сегодня или вчера? Хотя… Разве это имеет какое-то значение? Похоже, никакого.

– Ты уже слыхала про Джона? Вот же дурная башка.

– Нет, солнышко. Расскажи. Обожаю сплетни.

Боб начинает рассказ о том, как начудил Джон субботним вечером в «Красном льве», Энжи не сводит с него глаз; нет нужды устраивать представление с опустевшим бокалом, чтобы заполучить следующий. Где-то на середине повествования Энжи посещает желание покурить, но она решает воздержаться. В следующем же пабе на маршруте она прямиком направится во дворик для курящих и станет копаться в сумочке, отыскивая сигареты, пока кто-нибудь из курильщиков, сжалившись, не угостит. Тогда собственные сигареты Энжи сможет приберечь на вечер. Выкурит их перед телевизором, потягивая купленную в супермаркете водку, а в рекламные паузы будет слать заманчивые сообщения владельцу «Белого оленя». Тот, похоже, не способен отработать вечерней смены, не излив Энжи душу: лишь дети держат их с женою вместе, и местечко в его постели уготовано только для женщины вроде нее, для настоящей женщины.