– Вышибайте дверь! – кричал Макэвой. – Плевать я хотел. Уж поверьте.

С чего им верить? – подумала Хелен. Они тебя не знают. Я сама едва знала тебя до сегодняшнего утра. Да и теперь едва знаю.

Макэвой отключил телефон.

– В квартире Энжел тихо, к двери никто не подходит, – сказал он, глядя на Хелен из-под взмокших рыжих волос. Глаза в красных прожилках, но так и сверкают. – Стучались к соседям – тоже никого. Не хотят ломать дверь без ордера…

Замолчал, не договорив. Хелен видела, что он сражается с собой. Не желает признать, что и для него самого правила превыше всего. Повиноваться приказам. Делать, что должно.

– Итак, куда? – спросила она.

Макэвой молчал. Сидел и покусывал себя за запястье.

За окнами понемногу смеркалось. В воздухе порхали редкие снежные хлопья.

Хелен повторила вопрос:

– Куда сначала?

Они приближались к промышленной зоне на окраине Гримсби. Воздух отдавал рыбой и гарью, асфальт под колесами баюкал отупляющей, монотонной вибрацией.

Макэвой уронил руку с телефоном на колено. Похоже, принял решение.

– Патрульный говорит, что, по словам соседей, Энжел в это время можно найти на Фримен-стрит. В каком-нибудь пабе. А в каком именно…

– На Фримен?

– Если так она зовется. Здесь твои угодья, не мои.

Тремберг непостижимым чудом удалось выжать из хэтчбека еще 10 миль в час, стрелка спидометра вплотную подобралась к отметке 80, и машина с визгом вписалась в первый поворот кольцевой развязки, с рыком полетела по эстакаде над доками. Недаром Хелен отпахала тут участковым констеблем.

– Что нам известно об этой Энжел? – прокричала она, продолжая вдавливать педаль в пол. Мимо промелькнул рыбокомбинат. – Что именно она пьет?

Макэвой недоуменно посмотрел на напарницу, затем открыл блокнот, лежавший у него на коленях. Уставился на обрывки слов и таинственные закорючки – скоропись, которую он вел, разговаривая с дежурным из центрального полицейского участка Гримсби. Тут же были и подробности, которые сержант Лайнус нарыл в базе данных и продиктовал по телефону уже минут десять после того, как Трем-берг и Макэвой сели в машину и рванули в сторону эстакады.

– Живет на пособие, – прочел Макэвой. – Получает его с момента нападения. После пьяного дебоша под дверью «Морской сажени» прошла курс лечения в больнице имени Дианы, принцессы Уэльской…

– «Морская сажень»? Заведение закрылось в прошлом году.

– И все! – зло воскликнул Макэвой. В блокноте не было ни намека, ни единой подсказки, что делать дальше.

Закусив губу, Тремберг резко вывернула руль вправо, они вписались в последнее звено, казалось бы, бесконечной цепи съездов, ведущих в городской центр.

– Звони в «Медведь». Там есть такая Шарон. Если Энжи бухает на Фримо, Шарон должна ее знать.

Кивнув, Макэвой торопливо набрал номер справочной службы. Почти вечность слушал сюсюкающий голосок с азиатским акцентом, изливавший пустые приветствия.

– «Медведь»! – завопил он. – Фримен-стрит. Гримсби.

Тремберг поморщилась.

– Нет! – взревел Макэвой. – Просто переключите меня. Переключите!

Миг спустя дернул головой – соединили.

– Привет! Это «Медведь»? Мисс… Шарон? Я из полиции Хамберсайда. Мне срочно нужно связаться с женщиной, которая может быть вашим завсегдатаем. Энжел Мартиндейл…

Оторвав глаза от дороги, Хелен следила, как гнев на лице Макэвоя уступает место разочарованию. Она знала, что ему говорит барменша из «Медведя». Разумеется, Шарон решила защитить Энжи и сейчас вежливо расписывает Макэвою, куда тому следует отправиться.

Не раздумывая, Хелен выхватила телефон у своего сержанта.

– Шарон! Это Хелен Тремберг. Арестовала бейлифа Барри, когда тот вырубил Джоно монтировкой. Помнишь? Так вот, нам позарез нужна Энжи Мартиндейл. Богом клянусь, если ты услышишь, что мы арестовали ее, я оплачу все поставки пива в твою лавочку на год вперед. Именно… Отлично, дорогуша. Отлично.

Хелен вернула телефон Макэвою:

– Кто-то из клиентов болтал с нею в «Уилсоне» где-то с час назад. Верхний конец Фримен-стрит. Там подают «Басс».

– Нет ли у нее способа связаться с…

– Фримен! – объявила Тремберг, сворачивая направо за зданием «Гримсби Телеграф» на видавшую лучшие времена улицу с витринами в уныло-старомодных рождественских гирляндах. – Место, где рождаются мечты.

В набухающих сумерках пунктиры неоновых вывесок и мигающих цветных огоньков, заколоченные витрины и покрытые граффити ставни показались Макэвою перенесенными сюда из какой-то страны Варшавского договора. К убогости Гулля он уже привык, а этот городишко видел впервые. Новые картины упадка и бедности, апатии и болезненного смирения язвили его в самое сердце.

– В конце улицы, – сказала Тремберг.

Миновали разверстый зев рыбного рынка, качающиеся вывески и облупившиеся фасады трех пабов. Макэвой принюхивался, ожидая уловить запахи трески, пикши, может, палтуса… Ничего. В воздухе не было даже привкуса морской соли. Только тяжелый дух жареной картошки и автомобильных выхлопов. И вокруг лишь снег, тьма да запертые двери магазинов, прячущиеся в черных тенях.

– Вот заведение Шарон. – Тремберг ткнула пальцем в белое здание с черной дверью, у которой толпились куряки, пританцовывая от холода, сплевывая да выпуская струи дыма. – А там «Уилсоне». Свет есть. – Она смотрела на здание чуть впереди, зажатое между магазинчиком поношенной одежды и булочной. – Добрый знак.

Сбросив скорость, Тремберг свернула в парковочный закуток у паба. На миг прикрыла глаза, прежде чем вырубить зажигание. Затем открыла и медленно повернула голову. Макэвой смотрел на закрытую входную дверь.

– Энжелы здесь может и не быть, – пробормотал он.

– Верно.

– Она может быть где угодно. Выпивает. Встретилась с мужчиной. Отправилась за покупками к Рождеству…

– Да.

– Шансы на то, что она здесь…

– Невысокие?

– Почти нулевые.

– Раз уж мы тут, можно и пропустить по стаканчику…

– Пинту «Басса»?

– Пинту «Басса», точно.

Они переглянулись, убеждая себя, что верят в эту ложь.

Макэвой открыл дверцу, и в нее тут же с силой вцепился ветер, обжег лицо холодом. К тому времени, когда Макэвой с трудом выкарабкался из крошечной машины, Тремберг уже дергала за липкую латунную дверную ручку и носком ботинка колотила в дверь паба.

– Закрыто, – процедила Хелен. Нащупала в темноте прорезь для писем, наклонилась к щели, откуда вытекала тонкая полоска желтого света. – Полиция! Мы из полиции!