Зубы, которые он ставил старыми дедовскими методами, служили по 30 лет. Он обладал редким талантом работать руками и был похож на героя сказа Лескова про тульского кузнеца Левшу – с той разницей, что Левша подковал блоху, а папа вставлял зубы, служившие долго-долго.

В те времена золотые коронки ставить запрещалось: врачи делали это втихую. Благо спрос не иссякал: кепка набок и золотой зуб считались крутыми, как теперь наличие Bentley. Смелые врачи прилично зарабатывали на золоте.

Однажды к папе пришел цыганский барон с ребенком и говорит:

– Поставьте моему сыну золотой зуб.

– Да он же еще маленький.

– Ну и что? Будет танцевать и улыбаться своим золотым зубом. А можете поставить золотой зуб с бриллиантом?

В общем, отец поставил золотой зуб с бриллиантом этому цыганенку. Но Уфа город небольшой – в то время около полумиллиона человек, – и слава стала распространяться. На хвост папе сели правоохранительные органы. Лучшим выходом для нас оказался отъезд. Отцу удалось перевестись с заочного отделения на вечернее, и мы всей семьей переехали в Москву. Как оказалось, надолго.

Первое время мы снимали дом с летней верандой в селе Пехра-Яковлевское рядом с Балашихой. Вечером натопишь печку – так жарко, что тяжело заснуть, а утром просыпаешься с волосами, от холода прилипшими к подушке.

Мое счастье, что я не сел в тюрьму, когда жил в Пехре-Яковлевском. Подспудно на нас влиял пример родителей, но воспитывала все равно улица. Из пятнадцати человек, которыми мы гордились и восхищались, двенадцать попали в тюрьму. Например, Яшка с другом, когда им было лет по двенадцать, вскрыли ларек и украли ящик печенья и ящик лимонада. Они оттащили ящики на триста метров и сели пировать. Там их милиционеры и повязали. Ребята по малолетке пошли в тюрьму, и судьба их стала определена. Еще один парень, Дадон, на танцах стал ухаживать за девочкой, а ее учитель попросил отстать от нее. Когда мы пошли домой, этот учитель нас догнал и вроде как замахнулся на Дадона. Тот достал нож и пырнул его. Учитель не умер, но Дадона тоже посадили… Мой приятель Колька, на пару лет старше меня, бедно жил с матерью-уборщицей, недоедал и однажды попросил меня помочь ему провернуть одну операцию. Мы пошли на стройку, ломом вскрыли склад и украли гибкие шланги для душа. Взяли шлангов по максимуму и побежали в лес. Там специально перешли речку вброд, чтобы собаки нас не учуяли. Шланги спрятали в лесу. Для меня на этом приключение закончилось, а Колька стал эти шланги продавать. Его, конечно, поймали, и он пошел в тюрьму, не сдав меня.

Это просто счастье, что я проскочил мимо. Когда сам сел в тюрьму в 1982 году, то видел там малолеток. Это ужас! Представьте себе подростка с наколкой на веках «Они не спят». Как он будет жить в обществе, когда выйдет на волю? Считай, все – жизнь закончилась.

Несколько лет мы прожили в Пехре-Яковлевском. Папа стал районным стоматологом, а мама – районным дерматовенерологом. Со временем им дали двухкомнатную квартиру в Балашихе-3.

Когда папа окончил институт, в Москве освободилась должность главного врача стоматологической поликлиники в управлении хозрасчетных лечебных учреждений, где врачи могли оказывать платные услуги. Там работали великие люди, например Анатолий Иосифович Картамышев, профессор кафедры дерматовенерологии Первого московского медицинского института. Он сам одно время жил в Уфе и даже учил мою маму. Гипнозом профессор Картамышев помогал в излечении псориаза и экземы. Желающие попасть к нему на прием выстраивались в огромные очереди. Поскольку круглосуточно принимать больных он не мог, то, когда уставал, проделывал один и тот же фокус. У него было две машины. Одна стояла у основного входа, но пробраться к ней через толпы больных профессор не мог. По возможности он всегда просил предоставить кабинет около пожарной лестницы и в конце рабочего дня спускался, садился во вторую машину и уезжал. Больные вынужденно расходились по домам.

Мою маму уважали как первоклассного врача-дерматовенеролога. Чтобы побольше зарабатывать, она брала две-три ставки. При норме в десять минут на прием за десять часов работы на двух ставках она принимала до 60 человек в день, причем половина из них с кожными болезнями, половина – с венерическими. В месяце двадцать рабочих дней – это около тысячи человек. Умножим на стаж в 40 лет и увидим, что через нее прошло больше четырехсот тысяч человек.

Пациенты спрашивали:

– Здравствуйте, Рива Яковлевна, вы меня узнаете?

– Снимайте штаны – сейчас вспомним.

В управлении хозрасчетных учреждений мама заведовала отделением дерматовенерологии. Лучшие профессора Москвы консультировались у нее.

На работе мама имела очень представительный вид: строгое лицо, отглаженный халат, белый колпак. Больные всецело ей доверяли, что всегда помогает при лечении, потому что причины возникновения кожных болезней (псориаз, нейродермит, экзема) до конца не изучены и большое значение имеет личность врача, передающего уверенность пациенту.

Особенно маму любили больные с фобиями. Если дома в холодильнике я находил алюминиевый бидончик с медом, то всегда знал, что приезжал тот самый директор школы с Алтая. Когда-то в молодости он поцеловал девочку, от чего у него на щеке вскочил прыщик. Он испугался, что заболел сифилисом. Каждый раз, когда вскакивал прыщик, он в панике летел в Москву к маме на консультацию. Мама делала анализ крови, осматривала кожный покров – ничего не находила. Показывала другим специалистам – те подтверждали, что болезни нет. На время он успокаивался, возвращался на Алтай, но до следующего дуновения ветра, из-за которого снова появлялся прыщик. Таким образом, он приезжал в Москву два-три раза в год и обеспечивал нас вкуснейшим медом.

Сталину приписывают фразу: «Хорошего врача народ сам прокормит, а плохие нам не нужны». И действительно, не было такого дня, чтобы мама не приходила с полной сумкой конфет и шоколадок. Одно время, когда папа полгода с инфарктом лежал в больнице, она даже сдавала все в магазин знакомой продавщице, чтобы выручить деньги.

После Балашихи родители сначала жили в коммуналке в Москве, затем переехали в маленькую отдельную квартиру на улице Усиевича возле Сокола, а потом появилась квартира на Трифоновской, в районе проспекта Мира, уже приличная по размерам. У папы имелась машина «Волга», всегда была отложена пачка денег, но никогда он не доставал ее полностью из соображений приличий и безопасности. Всегда вынимал по одной купюре. Эта привычка закрепилась и у меня.

На примере родителей я видел, что востребованные врачи способны хорошо зарабатывать, и это предопределило мой выбор: я пошел учиться на врача и получил знания, которые позже помогли мне и в молочном производстве.