До тюрьмы дед шил сапоги для всей верхушки Башкирии. Люди в составе Красной армии прошли Гражданскую войну, многие заработали болезни ног, а у деда получалась на удивление удобная обувь. Кому-то из республиканских руководителей срочно понадобились сапоги, и он вспомнил именно Якова Соломоновича Примака. Оказалось, тот в тюрьме. Начали выяснять, что да как. В результате деда освободили – пусть лучше обувь шьет, приносит пользу в деле строительства коммунизма.

Дед сидел недолго, но испугали его на всю жизнь. Даже письма от любимой сестры он отказывался получать напрямую: они шли окольными путями через родственников. Повидаться с ней снова ему так и не довелось.

У дедушки Яши и бабушки Хаси, кроме моей мамы, было еще двое детей. Старший, Семик, умер от инфекционного заболевания в детстве, а Боря, в честь которого назвали меня, погиб на войне. Борис Яковлевич Примак поступил перед войной в Ленинградский политехнический институт, окончил его с отличием в июне 1941 года и планировал остаться работать в институте. Но судьба распорядилась иначе. В июле в составе добровольцев он отправился в Карелию на финско-российский фронт. У советских людей выбора не существовало, а у евреев и подавно – либо немцы убьют, либо идти воевать.

Финляндия, оскорбленная поражением в войне с СССР 1939–1940 годов, стала союзником Германии и при помощи немцев напала на СССР с севера. Питерские ополченцы ценой собственных жизней сдерживали наступление. Из сорокатысячной армии в живых остались всего 800 человек.

Возле деревни Сяндеба в сентябре 1941 года без вести пропал и дядя Боря. Ополченцы задержали врага на несколько недель и дали возможность стране мобилизовать силы. Я попросил двоюродного брата, Дмитрия Александрова, найти место гибели дяди Бори. Сейчас на братской могиле стоит памятник, а Дима снял фильм про те трагические события. Я плакал, когда его смотрел.

Бабушка Хася, узнав об участи сына, на нервной почве лишилась обоняния и осязания. При жизни она потеряла уже второго ребенка. Бабушка тогда работала поваром в столовой Совета министров Башкирии, пока ее не подставили коллеги: подложили в борщ мыло, она почувствовать не могла и накормила людей несъедобным супом. Ее уволили, и она никогда больше не работала, окончательно потеряв интерес к жизни. Всю оставшуюся жизнь она проходила в байковом халате и в тапочках на босу ногу, равнодушная ко всему. Настолько великий шок испытала от потери детей. Правда, готовила она все равно великолепно. До сих пор помню, как в чугунке она делала картошку с бараниной. Ничего подобного больше мне есть не доводилось.

Когда сейчас слышу про войну, которую затеяли на Украине, сразу вспоминаю бабушку Хасю и ее страдания. Все люди – герои, пока не попадут на фронт. Уверен, что в любой ситуации надо исходить из того, что воевать нельзя, разногласия должны решаться мирным путем.

Поскольку бабушка без обоняния не могла работать по специальности, дедушка постоянно подрабатывал: на швейной машинке «Зингер» шил по ночам обувь на продажу. На случай обыска он соорудил тайник в печи-голландке: вынимал из нее кирпич и складывал туда кожу и подошвы.

Примерно в 1970 году, после института и армии, я заехал к нему и похвастался новыми ботинками немецкой фирмы Salamander. Как сейчас помню, модные ботинки на белой платформе стоили 60 рублей – по тем временам баснословные деньги. Моя стипендия составляла всего 26 рублей, и я, конечно, гордился тем, что имел такую обувь.

Дед посмотрел, пощупал и произнес: «Э-э-э, внучок, разве я так шил? Я шил так, чтобы каждому пальцу было удобно». И завел меня в комнатку, где хранил нашитую для себя обувь: «Хочешь – бери».

Бабушка Хася умерла намного раньше дедушки. Вскоре у него появилась вторая жена, и ее тоже поразил недуг – она ослепла. Ну а дед прожил до девяноста лет. Однажды пошел за хлебом, и его сбила шальная машина. Весь переломанный, через некоторое время он скончался.

* * *

Папа у меня русский, думаю, примерно в шестнадцатом поколении. Когда-то между нынешними Казахстаном и Башкирией жила орда, страдавшая от набегов воинственных южных китайцев. Они собирали дань и убивали мужиков, которые не могли пройти под брюхом лошади. Оставляли только низкорослых: детей и слабаков, чтобы никто не сопротивлялся.

Вскоре хан орды понял, что будущего нет, и обратился к русскому царю за помощью. Царь снарядил казачье войско, где служил мой давний предок есаул Судаков. Русские порубили недругов и основали Бирскую крепость. Считается, что именно с нее пошла дальнейшая колонизация региона.

Мужики с русской земли приехали молодые, начали потихоньку общаться с местными жительницами-башкирками, появлялись дети. Видимо, в этом причина моих выдающихся скул.

Когда Дима изучал родословную, он приехал в Орск, на территорию уральских казаков, где нашел дальних родственников. Все прознали, что прибыл москвич с деньгами, и предложили принять его, а заодно и меня, в казаки. Избрали меня казачьим старшиной, подарили седло, шашку, шпору, так что я, наверное, единственный еврей – старшина уральского казачества. Да еще и православный.

Мой папа Юрий Алексеевич Александров родился в 1923 году в Уфе в семье Алексея Васильевича и Александры Андреевны Александровых. Во дворе дедушку звали дядей Леней, а бабушку – тетей Шурой.

Дедушка Леня был очень разумным человеком. Он родился в 1899 году в Самаре в семье священника. Отучился в начальной школе всего три года и в тринадцатилетнем возрасте в связи с крайней нуждой в семье устроился работать на шоколадную фабрику Кузнецова «мальчиком-подкатчиком». Тут возникает интересная параллель: почти через сотню лет я открыл шоколадную фабрику.

В 1918 году дед Леня покинул Самару и обосновался в Орске, где власть держали красные, отразившие наступление войск атамана Александра Дутова. Дед быстро сориентировался и пошел в железнодорожные войска – единственное место, где тогда хорошо кормили. На стороне большевиков боролся с какой-то бандой.

В Орске он познакомился с Александрой, дочерью Андрея Судакова, потомка того самого есаула. В 1921 году они поженились, а в следующем году Гражданская война закончилась, и дед стал работать начальником канцелярии уездной милиции.

В семье после моего отца родились еще два сына: в 1925 году – Олег, а в 1927 году – Игорь.

Сестра Александры Андреевны, Клавдия, тем временем уехала в Уфу, где ее муж Федор Парышев получил от государства в пользование одноэтажный дом по адресу: улица Пушкина, 82. Там пустовала одна комната. Поскольку в Орске начался голод, дедушка с бабушкой в 1930 году с тремя детьми уехали в Уфу в поисках лучшей жизни.

Алексей Васильевич сохранял связь с железной дорогой. В середине 30‑х годов он стал руководителем профсоюза одной из башкирских железнодорожных веток, важной фигурой по тем временам. А в 1937 году его посадили. Получилось так: на каком-то праздновании в уфимском Дворце труда к деду подошел некий товарищ и сказал:

– Алексей Васильевич, можно спросить?

– Нельзя, – ответил дед.