— А вот и я, — раздался единственный в мире голос.

Инесса показалась в дверях, улыбаясь. Никогда ещё Костя не видел её такой прекрасной. Сегодня не было в ней ничего призрачного, вертлявого, ускользающего. Её долго можно было рассматривать, пока она приближалась — статная, крепкая, в коротеньком тёмном платье с большим вырезом. В вырез, в самую глубину, убегала с шеи витая цепочка.

До того медленно шла Инесса, что Костя даже лёг, дожидаясь. Ему казалось, что она вот-вот проплывёт над ним, как тёмное облако. Но она села на край кровати, наклонилась к нему.

— Ты ведь ждал меня? — спросила она тихо.

— Ждал. Откуда ты?

— Если б ты только знал, что мне пришлось преодолеть, чтоб быть сейчас с тобой.

— Я знаю! Тебя утопили в озере, — сказал Костя и тут же понял, какую ерунду сморозил.

Инесса засмеялась:

— Меня нельзя утопить! Ты красивый, но глупый. Мы будем любить друг друга?

Она наклонилась ещё ниже, так что её большая грудь, стянутая под платьем тугим лифчиком и оттого неестественно твёрдая, упёрлась в Костино плечо. Зато её лицо стало расплывчатым. Подвеска на цепочке выскользнула из выреза и упала Косте на лицо. Он поймал её губами:

— Что это такое?

— Зубок медвежий. Он всегда со мной.

Костя рассмотрел подвеску получше. Это действительно был крупный жёлтый зуб, скорее всего, клык, чуть изогнутый, в коричневых пятнах.

— Стильная штучка, — одобрил Костя. — Да у тебя всё потрясающее! Ты такая… Ты правда любишь меня? Не шутишь?

— Люблю. Какие шутки! Ты даже не знаешь, что бывает такая любовь.

Она совершенно не походила сегодня на ту глуповатую деревенскую девицу, какой казалась раньше. Голос у неё был другой, очень тихий. Таким голосом могли бы говорить цветы, распускаясь. Черты её лица стали неправдоподобно правильными, а тело оказалось так туго, что его нельзя было ущипнуть. Её бледно-розовые губы впились в Костин рот, и ему стало больно. Он обнимал её и пытался одновременно расстегнуть и стянуть с неё платье.

— Я сама, а то ты меня задушишь, — засмеялась она.

— Только побыстрее, — попросил он.

Инесса высоко поднялась на сильных коленях и потащила с себя через голову тесную трубу платья, которая походила сейчас на змеиную кожу. Под платьем на Инессе оказались сиреневые трусики и сиреневый же, очень тугой и дорогой бюстгальтер, который делал из её грудей подобия угрожающих остроконечных бомб.

— Это тоже, пожалуйста, сними, — взмолился Костя, показывая на бомбы.

— Я тебя ещё чуть-чуть стесняюсь, — призналась Инесса таким трогательным голоском, что Костя готов был расплакаться от нежности. — Ладно, подожди, я сейчас… Только закрой глаза! Без обмана!

Костя прикрыл веки настолько, чтобы всё-таки видеть, как Инесса ещё ближе подползла к нему на коленях. Она стала возиться с застёжкой на спине. «Я лопну сейчас от нетерпения», — ужаснулся Костя, но в ту же секунду раздался заветный щелчок, и туго натянутая сиреневая броня отскочила в сторону, будто ею выстрелили из рогатки. В соответствии со всеми законами физики белоснежная Инессина плоть обрушилась вниз, на Костю, затмевая свет.

— Ты богиня, — задохнулся он, прижимая её к себе и принимаясь за сиреневые трусики, которые тоже сидели очень плотно.

— Какая богиня? Старая кошёлка! — раздался вдруг издевательский визг.

Несколько мгновений по инерции Костя и Инесса ещё стискивали друг друга. Но вдруг Инесса далеко запрокинула голову и заорала, неимоверно раскрыв розовый рот. Это случилось, потому что чья-то рука ухватила её сзади за волосы и изо всей сил потянула прочь от Кости.

— Нет, я его не отдам! — хрипела Инесса, цепляясь за края кровати.

— Отдашь! Он мой! — отвечала Лена-аптекарша.

Да, это была она. Зачем же она вернулась домой так скоро? И где обещанный доктор Петровский?

Причину своего возвращения Лена объяснила тут же, с треском выдирая из инессиной шевелюры целые пряди и осыпая несчастную тумаками:

— Еду я это, значит, в район, а сама себе думаю: ведь пока я милого своего спасаю, всякая нечисть тут как тут будет. Набежит! И что же? Так и есть! Набежала! Уродина проклятая!

— Сама ты уродина! — не сдавалась Инесса. — Хоть сдохни, а он меня любит. Я с ним уже второй раз, а ты от него только синяки получаешь.

— Бьёт — значит, любит, — парировала Елена. — Он за мной аж в Конопеево бегает! Я первая его присмотрела! А тебя просто завидки берут, вот ты меж нас и лезешь!

— Не за тобой он бегает, а от тебя! — вопила Инесса.

Она с такой страшной силой вцепилась в Костины ноги, что тому пришлось грубо отдирать от себя её пальцы. А пальцы были железные!

Наконец аптекарша оторвала Инессу от Кости вместе с одеялом. Костя вскочил и лихорадочно стал искать свои вещи, чтобы одеться.

Драка соперниц всё разгоралась.

— Он мой! — вопила аптекарша, хлеща Инессу по атласным щекам. — Не отдам!

Та пробовала увернуться:

— Нет уж! Я для себя его берегу! Кабы не я, Влад бы давно из него всю кровь высосал!

Прежде Костя никогда не видел, как дерутся женщины. Это оказалось так страшно, что он даже не посмел вмешаться. Растрёпанные, исцарапанные, визжащие, они были гадки. К тому же Инесса была в одних трусах. Вид её непомерных грудей, которые тяжело болтались из стороны в сторону, как те строительные бабы, которыми рушат стены, вызывал дрожь.

Инесса тоже умудрилась изорвать на аптекарше платье. Теперь та трясла лохмотьями и вовсю сверкала блеклым русалочьим телом. Если бы Косте удалось отыскать штаны, он давно бы вышиб окно и убежал, куда глаза глядят. Сунуться в дверь он и не помышлял: именно там Инесса била Лену головой о косяк, да так, что белый пластырь стал кровавым.

Инесса била и приговаривала:

— Не получишь его! Не получишь!

— Уймись, старая карга, — скрежетала аптекарша, сплёвывая кровью. — Нужна ты ему, рухлядь!

Она вдруг изогнулась невероятно гибко, чисто по-рыбьи, и не только выскользнула из рук Инессы, но и рванула у той цепочку с шеи. Инесса взвыла от боли: цепочка была толстая, прочная. Однако ярость аптекарши сделала невозможное — цепочка порвалась, и медвежий зуб упал, стукнул о пол, как оброненная бусина.

Инесса бросилась его поднимать, но что тут сделалось с ней! Юное литое тело вмиг пожухло, ссохлось, повисло дряблыми складками на грубых костях. Теперь казалось, что сиреневые трусики напялены на серую мумию. Пленительные и пугающе тяжёлые груди превратились в два длинных мешка, морщинистых и пустых. Красивое лицо Инессы не только увяло — оно обрело те весьма характерные черты, в которых Костя не мог не узнать Клавдию Степановну Каймакову.

Эта метаморфоза была невероятна. Костино сознание ещё не очистилось от ядов «Альбукерке», и он только вытянул вперёд руки, пытаясь оттолкнуть от себя мерзкое видение. Глаза он зажмурил, вот и не сообразил, что падает. Куцее чувство полёта он ощутил, лишь стукнувшись затылком о что-то твёрдое. Скорее всего, это была табуретка.