— А ты сам-то хотя бы попытался? — спросила я. — Помнишь: не думай и не суди. Просто слушай!

Оуэн скорчил недовольную гримасу:

— Да слушал я ее, слушал. Не по собственной воле, конечно. Но слушал. Скажу тебе, она — продажная певичка, которая торгует своей музыкой, если ее, конечно, можно так назвать, для получения материальных благ.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь.

Тут послышалось жужжание. Оуэн вытащил из заднего кармана мобильный и, взглянув на экран, сказал:

— Все, мне пора. Хоть тебе и очень хочется, но стоять тут и спорить с тобой весь вечер о музыке я не могу.

— Серьезно? — спросила я.

— Да. — Оуэн отошел от двери. — Но если ты захочешь как-нибудь продолжить наш спор, я буду рад.

— Во вторник, например?

— Отлично. — Оуэн начал спускаться по лестнице. — Тогда до вторника?

Я кивнула:

— Пока, Оуэн!

— И не забудь завтра про передачу! — крикнул он через плечо, направляясь к машине. — Целый час будет техно играть. Капающая вода из крана.

— Шутишь?

— Возможно. Чтоб узнать наверняка, придется послушать.

Я с улыбкой смотрела, как Оуэн влез в «лэнд крузер», вначале включил магнитолу и только потом двигатель. Кто бы сомневался!

В гостиной Уитни, сидя на диване, смотрела телевизор и пила воду из бутылки. Пицца стояла на барной стойке. Когда я вошла Уитни ничего мне не сказала, она сосредоточилась на передаче про актрису из ситкомов, которая страдала наркотической зависимостью. Я взяла тарелку, кусок пиццы и уселась на кухне за стол.

— А ты… — начала я и замолчала. — Ты есть не хочешь?

— Сейчас поем, — не отрываясь от телевизора, ответила Уитни.

«Отлично!» — подумала я. Мама бы, конечно, расстроилась, но ее не было дома. А я слишком проголодалась. Когда я откусила кусок от пиццы, Уитни выключила звук у телевизора и спросила:

— Откуда ты знаешь этого парня?

— Мы учимся в одной школе. — Я проглотила пиццу. Уитни не сводила с меня глаз, поэтому пришлось добавить: — И дружим.

— Дружите, — повторила она.

Я вспомнила, как удивленно улыбнулась миссис Армстронг, услышав то же самое.

— Да. Иногда болтаем на перемене.

Уитни кивнула:

— А с Софи он тоже дружит?

— Нет, — ответила я и насторожилась. С чего она спрашивает? И, вообще, почему вдруг со мной заговорила? Я целый день пыталась завязать разговор, а она ни в какую. Тут я вспомнила, как удивилась Уитни, услышав от Оуэна, что я честная, и добавила: — Мы с Софи больше не дружим.

— Правда?

— Да.

— А что случилось?

«С чего такой интерес?» — хотела спросить я, но вместо этого сказала:

— Мы поругались весной. Очень серьезно… И больше не разговариваем.

— Ясно…

Я уставилась на тарелку. Зачем только рассказала Уитни о нашей ссоре? Похоже, я совершила ошибку. Сейчас Уитни наверняка съязвит или скажет какую-нибудь гадость. Но сестра просто отвернулась и включила звук.

На экране актриса рассказывала свою историю, то и дело промокая глаза бумажным платочком. Уитни слушала ее, сидя в папином кресле. Кто бы мог подумать, что сестра любит «Эбб Тайд», что у нее есть диски из-за границы? Что с точки зрения Оуэна, она, возможно, просвещенная? Хотя Уитни обо мне тоже многого не знает. Мы могли бы столько рассказать друг другу за выходные, но вместо этого молчали. Сидели вместе и в то же время раздельно и смотрели передачу о незнакомке. Слушали ее секреты, а свои, как всегда, держали при себе.

На следующее утро Оуэн начал передачу с композиции в стиле техно, которая длилась целых восемь с половиной минут. Все это время я твердила себе, что могу с чистой совестью отправляться спать, но что-то мне мешало.

— Вы слушали «Прикл» группы «Вельветин», — послышался голос Оуэна, когда музыка наконец стихла. — Из их последнего альбома «Наболевшее», на мой взгляд, лучшего техно. Трудно представить, что некоторые не любят этот стиль, правда? С вами «Управление гневом». Есть заявки? Звоните: пять-пять-пять-«РАС». А теперь «Сансевиерия»!

Я чуть с кровати не упала. Но прослушала, как обычно, всю передачу. Оуэн поставил кантри-рок, григорианские песнопения и песню на испанском, которую он расплывчато описал как «почти Аструд Жилберту, но не совсем». Наконец за несколько минут до окончания передачи послышалась знакомая мелодия. Я решила, что ошиблась, но тут Оуэн объявил:

— С вами было «Управление гневом» на общественном радио «РАС», восемьдесят девять и девять эф-эм. Закончим передачу песней, посвященной нашему постоянному слушателю издалека, и скажем ему: не стесняйтесь музыки, которую любите. Даже если по нашим скромным убеждениям ее и музыкой-то назвать нельзя. Мы знаем, зачем вы вчера ходили в торговый центр. До встречи на следующей неделе!

И тут до меня дошло: это ж песня Дженни Риф! Та самая, которую крутили вчера весь день в торговом центре! Я схватила телефон.

— Общественное радио «РАС».

— Я же тебе сказала, я ходила в торговый центр не ради Дженни Риф!

— Тебе что, не нравится песня?

— Еще как нравится! Она куда лучше всех остальных!

— Очень смешно!

— А я не шучу.

— Не сомневаюсь. Хотя это очень грустно.

— Грустно, что ты поставил Дженни Риф. Что, только «самые лучшие хиты»?

— Вообще-то я хотел пошутить!

Я улыбнулась, убирая за ухо прядь волос:

— Сам себя убеждаешь?

Оуэн громко вздохнул:

— Все, хватит уже о Дженни Риф. Скажи-ка лучше, ты бекон любишь?

— Бекон? — переспросила я. — Это что еще за песня?

— Это не песня, а еда. Знаешь, есть такая еда — бекон называется. Делается из свинины. И обжаривается на сковородке на кипящем масле.

Я посмотрела на трубку и поднесла ее обратно к уху.

— Ну так как? Хочешь?

— Хочу чего? — спросила я.

— Позавтракать.

— Сейчас? — Я взглянула на часы.

— А что, у тебя уже какие-то планы?

— Нет, но…

— Отлично. Заеду через двадцать минут.

И Оуэн повесил трубку. Я поставила телефон на базу и взглянула на себя в зеркало на трюмо. «Двадцать минут… Ладно».

За девятнадцать с половиной минут я успела принять душ и наспех одеться. Когда подъехал Оуэн, я уже ждала его на крыльце. Уитни, к счастью, еще спала, так что не нужно было ей ничего объяснять — да я б и не знала, что сказать. Я подошла к машине. С переднего сиденья вылез Ролли и оставил передо мной открытую дверь.