– Думаю, да. Хотя это будет непросто.

– А скоро ли они нападут? Сколько у нас времени в запасе?

– Должно быть, сейчас они отдыхают, так же как и мы. Нападать труднее, чем защищаться, это требует от человека большего эмоционального напряжения. И от беса тоже, бесы ведь не бесчувственны. Я думаю, у нас есть час, а то и два. Едва ли они предпримут массированное наступление раньше.

– А где драконопас?

Торн улыбнулся.

– Возле своего большого зверя, где же еще, Ваше Величество, – он развел руками. – Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Как грозен этот дракон! Он убивал врагов дюжинами. Теперь понятно, что делает наши легионы непобедимыми. Боевые драконы – повелители поля битвы.

Торн выглядел как человек, узревший чудо. Император кивнул, ибо и ему в последнее время открылось немало нового. Он вообще не понимал, как бесы отваживаются нападать на Базила: казалось, что никто, увидевший дракона в бою, даже приблизиться к нему не посмеет.

– Мы приобрели здесь бесценный опыт, Торн, но применить его сумеем лишь в том случае, если нам удастся выжить. А чтобы выжить, необходимо получить подкрепление.

– Да, Ваше Величество. Помощь придет.

– Хорошо бы поскорее.

Торн пожал плечами, зная, что ранее чем через несколько часов на сколько бы то ни было значительную помощь рассчитывать не приходится.

Паскаль вздохнул, в голове его теснились невеселые мысли.

– Нужно подумать, куда мы можем отступить, если придется оставить баррикаду, – промолвил он и, предвидя возражения, поднял руку. – Да-да, об этом необходимо позаботиться заранее. На их стороне подавляющее численное превосходство…

Торн угрюмо кивнул. И вправду, не помешает предусмотреть даже самый худший поворот событий. Но император еще не закончил:

– …однако мы сдержим их, Торн, я это чувствую. Чувствую, что, несмотря на многочисленность врагов, мы можем взять над ними верх. Пусть их жуткие повелители уразумеют, что народ Аргоната готов сражаться насмерть за то, во что он верит.

– Да, Ваше Величество.

Силясь отогнать дурные предчувствия, Торн зашагал по улице, намереваясь обсудить сложившуюся обстановку с дракониром Релкином. Он понимал, что боевой опыт юноши превосходит его собственный. Большую часть жизни Торн прослужил не солдатом, а телохранителем, и ему никогда не доводилось сражаться рядом с драконами.

– Как самочувствие дракона? – Торн кивком указал в сторону огромного виверна, развалившегося на аллее за банком.

Большая голова поднялась вверх, и один глаз уставился на гвардейца.

– С ним все в порядке. Если не считать того, что он голоден.

– Дракон очень голоден, ты забыл сказать «очень», – промолвил Базил.

Несмотря на всю серьезность ситуации, Торн не смог удержаться от ухмылки. Поначалу ему трудно было свыкнуться с тем, что виверн разговаривает с ним на обычном верио, но человек ко всему привыкает. Хоть и чудно́ было слышать людскую речь из чудовищной пасти, окаймленной похожими на кинжалы зубищами, это уже не казалось таким странным, как прежде. Торн стал привыкать к драконам.

– Коли так, господин дракон, нужно раздобыть еды. Я поговорю с хозяином гостиницы.

– И побольше акха.

– Само собой.

Торн повернулся к Релкину.

– Конь у Пипа Пиггета резвый. Наверное, сейчас он уже миновал Фелли.

– В любом случае нам придется сдерживать их всю ночь. Раньше завтрашнего утра помощь не поспеет.

Торн кивнул, опустив глаза.

– Я молюсь, чтобы нам хватило сил выстоять. Ладно, пойду выясню, как там дела с едой. Пожалуй, всем не помешало бы подкрепиться для поднятия духа.

Релкин промолчал. Он сильно сомневался в том, что Куошу удастся продержаться до утра. Если враг, как и до сих пор, будет нападать через каждые два часа, то силы защитников деревни в конце концов истощатся. А вражеские командиры могли позволить себе не считаться с потерями, в их распоряжении оставалось несколько сот бесов и не меньше дюжины новых странных чудовищ.

Релкин принялся собирать бесовские стрелы и укорачивать их, приспосабливая для кунфшонского арбалета. Собственные стрелы он истратил давным-давно. Ситуация представлялась ему отчаянной. Им придется или покинуть деревню и с боями прокладывать себе путь по северной дороге, или же совершить чудо и продержаться до прибытия подкрепления.

При мысли о чуде драконопас бросил взгляд в сторону гостиницы, где, как он знал, лежала в беспамятстве Лессис. Она еще не оправилась от удара по голове, так что ждать от нее чудес не приходилось.

Казалось, у них не было выхода, кроме одного-единственного, о котором Релкину не хотелось даже и думать. При первой же мысли об этом он покрылся потом. Зачесались ладони, комом сжался желудок. Вполне возможно, что в окруженном врагами Куоше магической силой обладала не только леди Лессис. Релкин сознавал это, чувствовал, как в нем пробуждается нечто странное и могучее. Знание это устрашало, драконир чувствовал себя так, словно заглянул в бездонную пропасть.

С того момента, как он соприкоснулся с разумом-левиафаном, образованным слившимися десятью тысячами разумов, ему приходилось жить с этим страшным знанием. Когда Мирчаз пал, этот долгие годы спавший левиафан обрел свободу и наконец познал себя, а Релкин увидел то, что никогда не сможет забыть.

А потом пришли силы. Его преисполнила такая мощь, что стоило ему коснуться ладонями городских ворот, как они содрогнулись и с ослепительной вспышкой разлетелись вдребезги. Он ощутил тогда странный запах, волосы его на несколько часов встали дыбом, а перед глазами еще несколько дней плясали черные точки – но в какой-то момент Релкин был равен богам.

О да, он помнил эту энергию. Помнил, ибо соприкасался с нею и раньше, будучи пойманным злой волей безумного эльфийского лорда Мот Пулка. Но теперь он знал, где искать каналы, соединяющие человека с этой энергией, и – так во всяком случае ему казалось – мог их открыть. Знание это ужасало.

За время службы в легионах Релкин повидал немало ужасов, и устрашить его было не так-то просто. Но сейчас он испугался, ибо неожиданно представил себе другую жизнь, в которой он, Релкин, уступил неведомой силе и стал чародеем. Здесь таилось зло, способное пожрать его дух. Юноша хорошо знал, как велика самодисциплина ведьм. И Лессис, и Рибела обладали такой мощью, что легко могли бы властвовать над великими державами, но они предпочитали служить Империи Розы. Их не привлекали земные блага. В их самоотверженной преданности идеалу служения было нечто пугающее, и Релкин сильно сомневался в том, что сам он обладает подобной духовной стойкостью. Владеющий тайнами великой магии мог получить от мира все, что ему заблагорассудится. Мог уподобиться божеству. Но эти неограниченные возможности таили в себе отраву, и Релкин знал, каково ее воздействие. Он видел, в кого превратила она великого Херуту, Гцуга Падмасы, был свидетелем того, как разъела она души эльфийских лордов Мирчаза. Сможет ли он избежать соблазна? Сможет ли остаться самим собой, если позволит себе броситься в бездну, где во тьме мерцают светочи магической силы?