– Что британцы? Будут удерживать побережье?

– Очевидно, да, государь. Во всяком случае, отвести свои войска к Гавру и Кале они уже не успеют. Во всяком случае, вывести все. Поэтому, скорее всего, будет попытка дождаться улучшения погоды и организовать эвакуацию морем, воспользовавшись портами Дьепп и Фекан, которые будут оборонять до последнего. На остальных же участках побережья выход немцев к морю представляется предрешенным, что означает отделение британско-бельгийско-португальской группировки на линии Кале – Дюнкерк от основных сил союзников во Франции.

– Какова вероятность продолжения наступления немцев? Или выход к побережью является основной целью операции?

Палицын провел линию от Гавра до Амьена.

– Государь! Фронт германцев слишком растянут, и для продолжения наступления необходимо перегруппировать силы, дать войскам отдых, а ливень затрудняет передвижение. Кроме того, следует учитывать ограниченность сил немцев. Исходя из этого, аналитики штаба прогнозируют, что Гавр должен стать последней точкой в этой операции. Потеря этого крупного порта весьма затруднит снабжение войск Антанты. В том числе и поставки из Америки, которые придется разгружать в портах западной Франции, таких как Шербур, Брест, Ла-Рошель и Бордо. Для обороны Гавра задействована 2-я дивизия Экспедиционного корпуса США.

– Угу. Наши аналитики и наша военная разведка совсем недавно утверждали, что сил у немцев нет совсем и активные наступательные операции невозможны. Не так ли?

Генерал кивнул.

– Истинная правда, государь. Виноваты. Прошляпили.

Я промолчал. Какой смысл устраивать очередной разнос? Тут надо понять, что происходит, а кто и в чем виноват, мы разберемся позднее.

В чем смысл этого наступления? Ну, я понял бы, если бы немцы ударили южнее Парижа, к примеру, на тот же Орлеан или Шартр. В условиях хаоса власти во Франции последняя вполне могла запросить мира, если бы германцы прорвали фронт. А это было весьма вероятно. Но нет, удар нанесен севернее. Что же они там задумали в том Берлине?

Россия. Императорский поезд. 4 (17) сентября 1917 года

– Так что, теперь получается, что твой Михаил теперь еще и маркиз Ле-Блосьер?

Хмуро киваю.

– Получается. Прекрасный титул, но я бы предпочел видеть живого Александра Петровича, а не жалованную грамоту французского короля на сей счет. Михаил пока прекрасно бы обходился и титулом простого барона Мостовского.

– Согласна. – Маша вздохнула. – Но тут от нас уже ничего не зависит. Произошло то, что произошло, и ничего изменить невозможно. Ты намерен признавать этот титул за Михаилом?

Криво усмехаюсь и тычу пальцем в вензель Генриха VI внизу жалованной грамоты.

– А как ты себе представляешь мой отказ? Это будет пощечина юному королю почище, чем та глупость кайзера Вильгельма, уж не знаю, кто ему насоветовал так поступить.

– Да, верно. Этот титул не только дань признательности за спасение, но и прекрасный способ укрепить отношения с Францией. Что ж, значит, теперь титул Михаила выше, чем титул Георгия.

Хитро прищуриваюсь:

– Ты никак ревнуешь?

Жена удивленно посмотрела на меня, затем задумчиво проговорила:

– А ты знаешь, я под таким углом не смотрела на вопрос. Но, пожалуй, ты прав, что-то такое действительно есть. Георгия я уже приняла. Не знаю, то ли как сына, то ли как младшего брата, если так можно выразиться в случае, что я жена его отца. В общем, ты меня понимаешь?

– Да.

– Вот. А с Михаилом пока все иначе. Умом я понимаю, что он твой сын, но вот сердцем… Я обещала баронессе Мостовской присмотреть за Мишей. Но ничего другого я не обещала…

Присаживаюсь на корточки перед ее креслом и заглядываю в глаза.

– Малыш, а ты ведь и вправду ревнуешь.

Маша, вздохнув, кивнула.