— Нет, — решил Митька, — не могу так жить здесь, ничего не делая… Тоска заест!.. Пойду к Линару и скажу, что пусть он, как себе хочет, а я поеду назад.

И он решительным шагом направился к дому графа.

Граф Линар любил Дрезден не только как свою родину, но и как город, который нравился ему, потому что соответствовал его вкусу и склонностям. Он бывал в Париже, по последний после долгого житья в нем казался слишком шумным и подвижным, так что в нем можно было только веселиться, и, чтобы отдыхать, надо было ехать в другое место. Зато в Дрездене жизнь была распределена так, что в нем можно было и повеселиться, и отдохнуть.

В особенности этот город нравился Линару, когда он, вот как теперь, возвращался из путешествия, пробыв в отлучке более или менее долгое время. Сейчас граф Линар вернулся из поездки в Италию и думал отдохнуть в Дрездене после своего путешествия, как вдруг явился для него совершенно неожиданно этот вызов из Петербурга.

Молодая столица Российской империи оставила у графа не особенно благоприятные воспоминания. Петербург показался ему необыкновенной смесью до нелепости непохожих друг на друга противоположностей. Наряду с самыми примитивными условиями жизни, чуть ли не первобытной культурой, там царила невероятная роскошь. В здании, снаружи похожем на глиняную мазанку, можно было встретить великолепные хоромы с настоящими гобеленами на стенах, севрским фарфором и венецианским стеклом. В смысле увеселений там можно было найти итальянскую комедию и оперу, но та же самая публика, которая восхищалась и комедией, и оперой, забавлялась на качелях и каталась на маленьких санках с горы, валясь при этом зачастую вверх тормашками.

От скуки и от нечего делать при таком дворе, каков тогда был петербургский, с графом Бироном, который задавал тогда тон, граф Линар позволил себе там баловство — заигрывание с принцессой Анной Леопольдовной. Ничего серьезного в этом, разумеется, не было, но кончилось это баловство для графа Линара не совсем благополучно. Скандал вышел тем более неприятным, что в Петербурге не смогли или не захотели все это сделать келейно; об этом знали все, заговорили иностранные послы других государств, отписали по этому поводу депеши к своим дворам, и карьере графа Линара был нанесен серьезный ущерб. Его никуда не назначали и лишь изредка давали какие-нибудь несерьезные поручения.

Он думал, что с ним на поприще дипломатии покончено навсегда, но теперь оказалось, что его держали именно про запас, именно так и сказал ему граф де Брюль, что его держали «про запас», на случай смерти императрицы Анны Иоанновны.

— Теперь вам предстоит случай отличиться и быть полезным своей родине, — добавил Брюль, сообщая ему о немедленном назначении в Петербург.

О том, чтобы отказаться от этого назначения, лестного для него, граф Линар и думать не мог, потому что это для него значило бы, что его служебная карьера действительно закончится навсегда, а во-вторых, и это было главным, — потому что сношения Саксонии с Петербургом были теперь весьма сложны и деликатны, и единственно граф Линар, в силу своего личного положения, мог повлиять на эти отношения в благоприятную для Саксонии сторону.

В то время король прусский вступил в открытую распрю с Австрией из-за Силезии, и весьма важно было, к какой стороне в этой распре примкнет Россия, которая могла оказать в этом деле решающее влияние. Всякое усиление Пруссии было невыгодно для Саксонии и Польши, как у соседа, который должен будет рано или поздно испытать свою силу и на них. Опасности, в смысле агрессивных действий, со стороны Австрии было меньше, так как у нее были свои заботы о юге, в отношении Турции и Италии, а потому Австрия являлась естественной союзницей Саксонии и Польши. Герцог Бирон, а главное, Миних, как немцы, тяготели к прусскому королю, и нужна была особенная сила, чтобы перетянуть Россию на сторону Австрии.

Для польско-саксонского государства такой силой единственно мог стать граф Линар, ввиду своего совершенно особенного положения, которое он мог занять при принцессе Анне Леопольдовне. Граф Линар чувствовал, что он был обязан ехать в Россию — к этому призывал его долг, и он, не колеблясь, дал свое согласие.

Но теперь он был вовсе не тот граф Линар, который, дурачась от скуки, затеял любовную историю с принцессой при русском дворе. Теперь он был на несколько лет старше и смотрел на жизнь серьезнее.

Кроме того, он не мог не выехать потому, что в теперешней его поездке было что-то чрезвычайно неприятное, даже унизительнее для него. Ведь, в сущности, вся эта поездка в Петербург была основана на его интимных отношениях с женщиной. Конечно, об этом прямо никто не говорил, никто на это даже и не намекал, но все это знали, и граф Линар не сомневался, что все знают именно это.

«И нужно было тогда затеять эту историю! — думал он, расхаживая по своему кабинету. — Что же, теперь это последствие моего тогдашнего легкомыслия… теперь это вытекает само собой и является искуплением за допущенную тогда ошибку… Да, я обязан ехать, как это ни скучно, как мне это ни досадно…»

И при одном воспоминании о петербургском холоде, болоте, туманах у него пробежала дрожь по всему телу.

Он сел к столу и взялся за лежавшие на нем альбомы, большие, — их он только что привез из Италии, и они были полны видами этой красочной жаркой страны.

Граф взял один из них, вставленный в особенно роскошный, пергаментный с золотым тиснением переплет, и стал перелистывать акварели, изображавшие Флоренцию и ее окрестности. Морщины на лбу у него быстро расправились, недовольная складка у губ исчезла, его лицо прояснилось, и он забылся, разглядывая акварели.

За этим занятием его застал Жемчугов, которого граф принял с любезностью.

— Я очень рад, что вы зашли ко мне, — сказал он, хотя и с трудом, но все-таки по-русски. У него были приличные способности к языкам, и он необыкновенно легко усваивал их. — Да, да, я очень рад, — повторил он, — это дает мне случай побеседовать с вами, так как я еще не успел расспросить вас как следует о Петербурге.

— Однако, вы не совсем разучились, граф, говорить по-русски, — сказал Линару Жемчугов.

— Вернее, я еще не научился как следует владеть русским языком. Ну скажите, Петербург отстроился, изменился или все такой же… Впрочем, он и при мне рос не по дням, а по часам!

— Растет-то он растет, — проговорил Митька, — но только вширь расплывается, как пятно, а в вышину строится мало… Да, как поглядишь на ваш Дрезден, так и говорить-то про нашу столицу становится совестно!

— Ну, вы преувеличиваете!

— Нет, нисколько! Я отдаю должное чужому и знаю, чего недостает у нас. Вам, я думаю, очень не хочется снова ехать к нам?

Дать прямой ответ на этот вопрос Линару было трудно. Согласиться, что ему не хочется, было неловко, потому что он говорил с русским и речь шла о русском городе, сказать же наоборот, что он стремится в Петербург, было для Линара неудобно, потому что в этом мог быть усмотрен намек на его отношение к принцессе. Поэтому он уклонился от прямого ответа и сказал: