«Кого он имел в виду под словом „ему»! »— подумал Мэтьюрин.

— Прошу прощения, сэр, — отвечал Бойл, — но, по-моему, с баркаса сигналят.

— Тогда ступайте на корму и выясните, что произошло. Возьмите мой рупор и спросите громко и четко.

Бойл спросил громко и четко и, вернувшись назад, доложил:

— Насколько я смог понять, отец капеллан желает знать, не ожидается ли ухудшение погоды.

— Об этом-то мы и молимся все время, — отозвался Моуэт. — Но, пожалуй, лучше всего поднять баркас на борт. Нашему капеллану немного не по себе. Спуститесь вниз и помогите ему подняться по кормовому трапу. Освещения из капитанской каюты будет достаточно.

— Как вы любезны, — произнес отец Мартин, сев на шпиль, чтобы отдышаться после подъема. — Шлюпку швыряло самым немилосердным образом, и последние полчаса я не мог производить наблюдения.

— Что же вы наблюдали, сэр?

— Светящиеся организмы, в большинстве своем это крохотные пелагические ракообразные, копеподы. Но для исследований мне нужна более спокойная погода — такая, какая стояла почти во все время плавания. Как мне хочется, чтобы волнение снова утихло до того, как мы окончательно покинем зону саргассов.

— Ничего не скажу насчет саргассов, — отозвался Моуэт, — но, думаю, вы можете быть вполне уверены, что, прежде чем мы пересечем экватор, нам предстоит немало безветренных дней.

Действительно, задолго до того, как они пересекли экватор, дувшие в корму фрегата пассаты стихли, паруса поникли, напрасно пытаясь поймать малейшее дыхание ветерка; на гигантских волнах зыби корабль отчаянно качало.

— Вот она какая — экваториальная штилевая полоса, — заметил отец Мартин, поднявшись на палубу в своем лучшем сюртуке — том самом, который он надевал, когда его приглашали в капитанскую каюту, — и принялся с удовлетворением разглядывать жаркое, давящее сверху небо и гладкое, как стекло, море. — Всегда мечтал увидеть, как она выглядит. Для меня это праздник, но, пожалуй, сюртук лучше снять — по крайней мере до обеда.

— Какое это имеет значение? — отозвался Стивен, как никогда снедаемый духом противоречия из-за бессонной ночи, большую часть которой он боролся со своим тайным пороком — спиртовой настойкой опиума, которая, бывало, утешала его в минуты тревоги, несчастья, лишений, боли и бессонницы в течение многих лет, но которую он перестал принимать (кроме случаев медицинских показаний) после женитьбы на Диане. — Этот сюртук защищает вас от лучистой энергии солнца, а значит, механизм вашего тела функционирует при постоянной температуре. Как вам известно, арабы в пустыне ходят закрытые с головы до ног. Мнимое облегчение — всего лишь иллюзия, вульгарная ошибка.

Однако отец Мартин был не из тех, кого легко переубедить. Когда они спустились вниз, он, сняв сюртук, аккуратно сложил его на койке и произнес:

— И все-таки вульгарная ошибка удивительно освежает.

— Что касается экваториальной штилевой полосы, — продолжал Стивен, — то я полагаю, что вы неверно использовали этот термин. Насколько я понимаю, на языке моряков экваториальная штилевая полоса — это состояние, определенные условия, а не градусы широты и долготы. Его можно уподобить состоянию раздражения. Ребенок, да и взрослый, упаси нас Бог, может оказаться в состоянии раздражения где угодно. Так и судно может заштилеть повсюду, где оно окажется в продолжительной полосе безветрия. Возможно, я ошибаюсь, зато капитан Обри знает это наверняка.

Действительно, капитан Обри знал правильный ответ, но, поскольку они были гостями, он ухитрился согласиться с обоими, хотя больше склонялся к мнению капеллана. Джек глубоко почитал отца Мартина, ценил его, однако не приглашал к столу так часто, как следовало бы. И теперь, как бы в виде компенсации, не только очень часто наполнял бокал судового пастыря и отрезал ему лучшие куски бараньей ноги, но также поддерживал его точку зрения. Дело в том, что Джек чувствовал себя несколько неловко в присутствии капеллана. У него почти не было знакомых из духовных особ, и почтение к сану заставляло капитана носить на лице постную маску и вести серьезные беседы, главным образом на темы морали. Хотя Джек никогда не получал удовольствия от пикантных или — смотря по компании — сальных разговоров, эти внешние рамки приличия угнетали его. Кроме того, хотя отец Мартин любил музыку, исполнителем он был никудышным, и после одного или двух музыкальных вечеров, где у него ничего не клеилось и он то и дело рассыпался в извинениях, его больше не приглашали в капитанскую каюту музицировать. Поэтому Джек был более обыкновенного внимателен к своему гостю, не только хваля его (вполне искренно) за проповедь, произнесенную утром, не только потчуя его закусками и вином так, что мало кто смог бы выдержать такую нагрузку при температуре в сто четыре градуса по Фаренгейту и влажности восемьдесят пять процентов, но и рассказывая подробно о парусе, который будет спущен пополудни за борт, чтобы получилась купальня для тех, кто не решался купаться в открытом море, боясь утонуть. Это привело к наблюдениям, связанным с нежеланием моряков, в особенности рыбаков, учиться плавать. Сидевший на дальнем конце Пуллингс, имевший чин капитана, мог иметь собственное мнение и произнес:

— Давненько вы никого не спасали, сэр.

— Пожалуй, что так, — согласился Джек Обри.

— А что, капитан часто спасает людей? — спросил отец Мартин.

— Ну еще бы! Одну или две души, а то и больше за время каждого плавания. Пожалуй, вы могли бы укомплектовать целый баркас гребцами из спасенных вами людей, сэр. Разве не так, сэр?

— Пожалуй, что так, — рассеянно отвечал Джек. Затем, чувствуя, что недостаточно внимателен к другому гостю, спросил: — Надеюсь, мы увидим вас сегодня за бортом, мистер Холлом. Вы умеете плавать?

— Как топор, сэр, — отвечал Холлом, впервые открывший рот. Затем, после непродолжительной паузы, добавил: — Но вместе с другими побарахтаюсь в парусе. Это редкое наслаждение — немного охладиться.

Наслаждение было действительно редким. Даже ночью казалось, что кровавый месяц излучает жару, а в течение одуряющих, душных часов дня от лучей солнца, даже часто скрытого низкими облаками, в швах палубы плавился пек, а с деталей рангоута капала смола. Из-под краски выступала камедь, стекавшая по бортам корабля, медленно буксируемого на зюйд-вест. Каждые полчаса гребцов меняли. Иногда гладкую поверхность моря теребил горячий капризный ветерок, и тогда все матросы кидались к брасам, чтобы поймать его. Однако «Сюрприз» успевал пройти не больше мили, как ветер ослабевал, а то и стихал вовсе. Лишенный хода фрегат раскачивало на зыби так, что, несмотря на усиленные, вновь заведенные ванты и спаренные бакштаги, мачты, с которых были опущены на палубу брамсели, того и гляди были готовы упасть за борт. Не только миссис Лэмб, но и некоторые новички с «Дефендера» лежали пластом в своих койках.

Утомительное это было время. Казалось, что оно не кончится никогда. Новое местоположение, определенное по солнцу в полдень, с трудом можно было отличить от предыдущего, да и то только с помощью точнейших приборов. Жара добиралась до самых глубин фрегата, отчего собравшаяся в льялах вода невыносимо воняла, так что обитателям кают, находившихся на нижних палубах, в том числе Стивену и отцу Мартину, было не до сна. А когда они пытались устроить ночлег на палубе, застилая парусиной сочащуюся из всех швов смолу, их немилосердно гоняли с места на место озверевшие от пекла матросы. Наступило время, когда рушились самые прочные основы: не опасавшийся жары и даже, как саламандра, наслаждавшийся ею, Стивен все же снял свой шерстяной сюртук, такие же панталоны и добротные шерстяные чулки; теперь и он появлялся на палубе в просторной белой куртке, расстегнутой на впалой груди, легких нанковых панталонах и широкополой соломенной шляпе, изготовленной для него Бонденом, которого он обучил грамоте много лет назад в этих самых водах. Правда, воды были тогда гораздо прохладнее, а переход куда более быстрым и не требовавшим больших расходов душевной энергии. Тем временем Джек Обри, уничтожив весь свой личный запас светлого эля, вместе со штурманом вновь и вновь пересчитывал запасы воды, прибавив к основному количеству то, что осталось в 159 галлонных емкостях, лежавших в нижнем ряду, а также в закупоренных бочках емкостью в 108 галлонов, размещавшихся в бортовых коридорах. Подсчеты их обескуражили. Даже исходя из предложенного казначеем расчета галлон в день на человека, что далеко не соответствовало норме галлон пива в отечественных водах, запасы питья уменьшались почти по полтонны в день, причем без учета огромного количества воды, необходимой для того, чтобы сделать солонину съедобной.