Куминов поднялся на ступеньку со стороны пассажирской двери, предварительно вооружившись обнаруженными на одной из полок ключами и отверткой. Догадка оказалась верной. Немного времени спустя поворачивающаяся из кабины рукой фара-прожектор, снятая со своего места, оказалась наскоро закреплена над радиатором. Длины провода, выдранного из креплений, хватало для задуманного. Яркий свет от лампы, предназначенной бить на километр, падал на верстак. Капитан подкрутил верньер, уменьшающий накал, сделав его не таким ярким.

– Лех, кладите это… – он ткнул пальцем в сторону хозяйки. – А на всякий случай – пристегните руки с ногами. Я – за нашей ученой.

Как ни странно, но внутри дома все было спокойно и тихо. Выдержка и боевой опыт взяли свое, те, кто мог отдыхать, спали. Сидел за столом Андрей Шабанов, спокойно разложивший на столе прицельные принадлежности, проверяющий оптику винтовки. Прихлебывал из собственной, извлеченной из рюкзака кружки дымящийся чай и изредка с интересом поглядывал на ученую. Интересом, если быть точным, познавательным. Второй снайпер в группе был человеком, склонным к самообучению, и не терял случая познакомиться с чем-то для себя новым. Вот и сейчас было заметно, что его очень интересовало то, что делала девушка.

Венцлав разложила на столе кожаную укладку, извлеченную из рюкзака. Свет лампы отражался от блестящих никелированных полос с острыми кромками, странного вида ножей, пинцетов, зажимов, ножниц и прочей медицинской атрибутики. Там же, в укладке, нашлось место для нескольких пробирок из прозрачного материала, ничем не напоминающего стекло даже внешне, флаконов с плотными крышками на резьбе, наполненными жидкостями разной консистенции, прозрачности и цвета. Высокие резиновые перчатки, дыхательная маска из респиратора, соединенного с широкими прозрачными очками.

– Перенесли? – девушка посмотрела на Куминова.

– Да. Свет тоже сделали, будет удобно. Саша?

– Да, товарищ капитан?

– Я хотел бы пойти с вами, присутствовать, так, на всякий случай.

Саша, уже в куртке поверх комбинезона на лямках, остановилась, не успев надеть вязаную шапку-маску. Думала недолго. Покопалась в рюкзаке и достала точно такую же, как на столе, маску. Протянула капитану и отправилась в сторону двери.

Куминов подумал, что ни хрена не знает о том, чем она сейчас собралась заниматься. Но уж если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Значит, надо идти и принимать посильное участие, никуда не деться. Вздохнул, мысленно ругнувшись на самого себя, встал и пошел на улицу. Во вновь созревший, ядреный морозец.

Кубань, захваченные фашистами территории

(южное гауляйтерство), 195.. год

Семен привалился спиной к старому узловатому стволу кизилового дерева, хватал воздух жадно, широко раскрытым ртом. Кизила здесь, возле Ахтырской, на сопках росло много. Иногда красные ягоды, которые несколько последних лет никто и не рвал, не до того было, усеивали зелень травы сплошным красивым узором. Он помнил, как мальчишкой ходил сюда с дедом собирать их. Давно, полжизни назад, когда еще вокруг все было своим.

Внизу, у подножия взгорка, сухо треснуло. Семен дернулся, уставившись в непроницаемую тьму внизу. С вечера навалило туч, низких, плотных, не пропускающих света ни луны, ни звезд. Тогда еще Аким пошутил, что-де в такую погоду никто их искать не будет, это точно. Какой, дескать, полицай в такую темень в лес пойдет, где того и гляди еще и дождь начнется. Осень ведь накатила быстро, как обычно, вода хлестала сплошной стеной. Так что странно было бы ждать незваных гостей, что любят гулять с собаками по округе. Не говоря про их старших коллег из гестапо[13].

Кто же знал, как оно будет на самом деле? Никто, включая самого командира отряда, регулярно получающего все необходимые данные от агентов в крае. Да и как можно было ожидать такого?!! Семен еще раз прислушался к звукам вокруг, отхаркнул липкую слюну и чуть расслабился, приходя в себя. Ноги гудели от бега, сердце трепыхалось в груди, отдавая в висках торопливыми ударами молоточков. Руки, и те тряслись… то ли от последствий немыслимо быстрого бега, то ли от пережитого страха. Он подтянул ноги к груди, закутался в плотную прорезиненную ткань немецкого плаща, положив короткий, десантный вариант ППШ на колени, и задумался.

Молодой, но рано поседевший мужчина, один из тех, за чью голову оккупанты готовы были платить большущую премию, сидел в мокрой от прошедшего ливня траве. Ждал, пока прекратится дрожь от иррационального безумного ужаса, и вспоминал…

Отряд отошел на зимнюю базу неделю назад. Организованное в самом начале войны убежище, и тогда известное только лишь трем лицам краевого райкома и НКГБ, постоянно поддерживалось в порядке агентами, оставленными в тылу отходящей армии. Строили, рыли и укрывали его зэки из тех, чью судьбу теперь не проследишь и не узнаешь. В борьбе с врагом хороши любые средства, но когда Семен, бывший командиром одной из групп в отряде, узнал про это, ему стало не по себе. Одно дело, когда землянка, в которой ты спишь, подземный коридор или место для засады в холмах вырыты собственными руками. И совершенно другое, когда ты узнаешь, что прямо под тобой могут лежать те, кто все это сделал.

Семен никогда не был романтиком в душе. Пусть и переехала семья из станицы в город за три года до войны, и он даже успел немного поменяться. Но жесткость и жестокость настоящей жизни он знал и по рассказам, и по самой жизни. Переезд и учеба в хорошей школе, вместе с детьми тех, кто работал в горкоме и других организациях, не выветрили ничего из вложенного в голову паренька дедом.

Тот, потомственный казак-пластун, в семнадцатом как встал на сторону большевиков, так и держался ее до конца. И никогда не скрывал от внучат той жестокой правды, что жила в нем. Семен знал многое. Про то, как рубили в плавнях застигнутых белых и их семьи, как расстреливали хутора кулаков, как потом, после Гражданской, еще долго бурлила и исходила кровавым потом гордая и непокорная Кубань. А рядом, не собираясь ложиться под «красных», бушевал некогда вольный Дон. И когда на его глазах из подъезда дома, куда семья переехала, вывели и посадили в «воронок» инженера Фроймана – Семен не удивился. «Воронок» потом зачастил к их дому, тому, что украшен лепниной и колоннами, который стоит на самой Красной. Брали многих, кого ночью, кого среди бела дня. После, через несколько дней, недель, иногда через пару месяцев, вывозили и семью очередного «врага народа». А на их место в опустевшие комнаты бывшего «дворянского» дома въезжали новые жильцы.