Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.

Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром. Это для начала. А потом уж, если повезет, и с Председателем. Танцор, будучи человеком эмоциональным и самовнушаемым, уже давно понял, что их убийство окажется для человечества весьма полезным. Даже необходимым. Потому что жизнь двух гнид на весах всемирной истории весит гораздо меньше, чем слезы и страдания, которые они сеют.

Ведь что касается Председателя, то затеваемая им афера по ограблению не только совета трейдовских авторитетов, но и тысяч вкладчиков банка, была совершенно омерзительна.

О том, что же станет с банком и его вкладчиками после того, как Председателя не станет, Танцор не думал, да и думать не хотел. Что будет через год, через полгода? Наверняка хреново. Главное, чтобы сейчас было все нормально. Будущее поддается коррекции. Настоящее – нет. Оно либо прекрасно, либо отвратительно. И изменить его вот так, сразу, по мановению волшебной палочки или указа президента, не удавалось никому, ни при каких обстоятельствах.

Поэтому Председатель должен был умереть. Та же участь ожидала и Котляра. Правда, было непонятно, что же делать с Весельчаком? Казнить? Помиловать? Если казнить, то за что? Если миловать, то за какие такие заслуги?

Мечтания Танцора прервал писк лаптопа. Конечно же, это было письмо от Сисадмина, который должен прокомментировать битву «Запорожца» с «Мерседесом».

Но нет, текст был точно таким же идиотичным, что и прежде. Разглагольствования о китайской мудрости, стариковское кряхтение, сетования на одиночество и непонимание молодым поколением. И, конечно же, очередная порция из памятника мировой философской мысли. На сей раз из Ле-Цзы:

В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был, как младенец. На его беду, ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал.

Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка – и он умер.

Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.

– Ну что, – спросил танцор у Стрелки, которая исследовала базу данных Трейд-банка, пытаясь установить, сколько же там еще осталось боевиков, – будем пытаться осмыслить связь этого послания с окружающей реальностью? Или же будем считать, что Сисадмин впал в тихое безумие?

Стрелка молча открыла Аутлук, прочла письмо. Тоже молча. Потом просмотрела три предыдущих. И вдруг воскликнула:

– Bay! Танцор, может ли, по-твоему, нормальный человек послать письмо в восемь часов утра?

– Нет, – ни минуты не колеблясь, убежденно ответил Танцор. – Нормальный человек не может отправить письмо даже и в девять утра, не говоря уж о восьми. Ну и что с того?

– Да то, что второе письмо он послал тебе в восемь утра, прекрасно понимая, что ты, будучи нормальным человеком, прочтешь его не раньше десяти. Я подозреваю, что это неспроста.

– Ну и что? – продолжал тупо задавать вопросы Танцор.

– Да то, что тут какая-то кодировка. Скажем, час отправления соответствует порядковому номеру слова в письме. Скорее, даже не в письме, а в цитате из китайцев.

– Так, так, давай попробуем. Не может же он впасть в дебилизм, – оживился Танцор. – Наверняка что-то такое сообщает. И наблюдает с издевкой – раскусим мы его или нет?

– Давай, – согласилась Стрелка. – Значит, так. Первое письмо было отправлено ровно в четырнадцать часов. Там такая цитата: «Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает». Считаем и получаем, что четырнадцатое слово – «НЕ».

– Так-так, – Танцор решил сказать и свое веское слово в деле декодирования сисадминовского мессэджа. – В следующем письме он прислал: «Небо и Земля – долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными». Было это в восемь утра. Считаем и получаем – «ДОЛГОВЕЧНЫ».

Затем Стрелка извлекла из десятичасовой басни про бойцового петуха следующее слово – «ДЕСЯТЬ». Из басни Ле-Цзы, присланной в 23.00, достала существительное «ДОБЫЧЕЙ».

Получилось: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ ДОБЫЧЕЙ».

– Ну, что скажешь, Танцор? – спросила Стрелка, теребя пальцами мочку правого уха. – Ты ведь у нас сообразительный.

– Точка, – откликнулся он после непродолжительного раздумья. – Тут, после «десять», вероятно, стоит точка. А потом… Он еще не все прислал. Надо ждать следующих писем. А пока мы имеем: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ. ДОБЫЧЕЙ…»

– Ну и что же это за десять недолговечных?

– Я думаю, надо посчитать трупы. После десяти, вероятно, никого замочить уже не удастся.

– Привет, блин! – возразила Стрелка. – Уже перебор получился. Первый – Ханурик. Потом трое таганских. Двое трейдовских, гранатой в машине. Уже шесть. У нашего старого подъезда шестеро друг друга перебили. Это двенадцать… Да, еще несчастный Кривой Чип, я только вчера узнала. И ты двоих завалил. Итого пятнадцать трупов. А то, что сейчас творится…

– Зачем же ты всех-то считаешь? – искренне удивился Танцор. – Надо считать только тех, кого мы мочим. Осталось еще восемь вакансий.

– Ух ты, какой прыткий! А справишься?

– Ну, если ты меня как следует разогревать будешь…

– А что, есть какие-то претензии, жалобы? Может, рези при мочеиспускании? Ты все говори, откровенно!

– Ну, – смупася Танцор, – это я так…

– А если так, то вначале думай, а потом уж языком мели… Так, значит, думаешь, надо еще восемь козлов мочить? Может, список составим?

В этот самый момент на мониторе лэптопа замигало окошко Аутлука. Пришло еще одно письмо. Опять от Сисадмина.

tancor!

Не предполагал, что сподоблюсь наблюдать в Москве XXI века такое мракобесие! Это просто ни в какие оглобли не лезет ни хрене!» Устроили кружок каббалистов! Выдергивают из китайских текстов слова по каким-то еврейским формулам! Бот, оказывается, до чего способен докатиться незрелый ум! Ведь читал же, наверно, Умберто Эко, знаешь, к чему все это может привести!

Стыдно, Танцор? Стыдно и горько. А я так в тебя верил. Как, можно сказать, в своего сына!

Тьфу! Даже подсасываться противно.