– Вам покрепше иль полегше?

– Покрепше, покрепше, – закивали клиенты, подталкивая друг друга локтями. Ишь, какой молодец парень, все ухватки у своей бабушки перенял, дело изучил во всех тонкостях, помощник растет! А Пашка тем временем добыл откуда-то из шкафчика пузырек дихлофоса и, недолго думая, на глазах у покупателей фуфыкнул пару раз отравой в горлышко зеленого бутылька…

И ведь что интересно – даже узнав, каким образом достигается нужная крепость напитка, неприхотливые мужички не забыли дороги к бабушке Настасье! Посмеялись, посудачили между собой, потерли, жалеючи, бока с той стороны, где печень, а народная тропа так и не заросла! Узнала эту тропку и Ада…

Веревочка как ни вьется, а конец найдется. Как-то Клавдия употребила сверх меры на рабочем месте и оскандалилась – упала плашмя на раскаленную плиту. Увезли ее на «Скорой», и на работу она больше не вернулась, уволили. Кому нужна в школе пьяница, да если у нее к тому же и рожа стала такая, что дети пугаются? А ведь красавица была в молодости, певунья…

И пришли такие времена, что прежняя жизнь Адочке показалась марципанчиком! Может, и пропала бы она совсем, как пропадают во всех концах бескрайней России такие же девчонки – допивают тихонько оставшуюся в стаканах бормотуху, становятся легкой добычей для материнских хахалей, завоевывают доступными средствами авторитет в дворовых компаниях, докатываются до борделя, до тюрьмы и кончают свои дни под забором – с круга спившиеся, больные, усталые, они радуются смерти как избавлению. Но у Ады была воля к жизни и острый, цепкий ум. Добыла из шкатулки, где хранились документы, фотографии и просто бумажный хлам, открытку с синим морем и пальмами. Весточка от бабушки. Не угодила старушка с подарками, так что ж? Зато обратный адрес на открытке был – крупными иноземными буквами. Ада пошла на почту, там добрые люди показали ей, какой конверт надо купить – длинный, дорогой, весь залепленный марками. Там же, примостившись на холодном подоконнике, вырвавши из тетрадки листок бумаги в клеточку, она сочинила короткое послание, опустила его в ящик и стала ждать ответа. Порой сама горько смеялась над своей надеждой – вот дурочка, написала письмо «на деревню дедушке», а теперь ждет ответа, как соловей лета! Она уже перестала ждать, когда пришел ответ. Но не от бабушки. Та, оказывается, уже умерла. Написал Аде ее дядя, брат отца. Но обещал помочь. Обещал приехать и забрать ее к себе. Не теперь, но скоро. Когда уладит свои дела. Оказывается, голубой конверт облетел полсвета, прежде чем отыскал родственничка, и где – в Москве! Впрочем, для Ады что Москва, что Хайфа, что Новый Орлеан, одинаково далеко, нереально, невозможно. Заберет к себе? Как же, держи карман шире! Лучше бы деньжат прислал, врун несчастный. Нашелся родственничек, благодетель!

Но он не врал. Он действительно приехал, приехал в самое трудное время, когда ноябрь выдался особенно холодным, когда с Анадыря задули ледяные ветра, когда Ада обнаружила, что у единственных сапог напрочь оторвалась подметка, когда в почтовом ящике обнаружились кучи бумажек – от Ады гневно требовали оплатить коммунальные услуги и что-то еще. Свои сапоги она отнесла в ремонт, сама пока ходила в материнских, благо той все равно ходить некуда, а за водкой своей проклятущей и в домашних тапочках сбегает, небось копыт не отморозит! А отморозит, так ей и надо! Бумажки же Ада жгла, не вынимая из почтового ящика, просто подносила к ним спичку – и фффых! – горите синим пламенем, денег все равно нет, отцовской пенсии хватает на неделю, какая жалость, что месяц длится не семь дней!

Дядя Леня был высокий, чернобородый, так похожий на отца, особенно если сравнивать с единственной отцовской фотокарточкой – маленькой, выцветшей, с белым уголком! Отец на снимке очень молодой и очень серьезный, а дядя Леня все время смеялся, показывал чудесные белые зубы. Он приехал, облаченный в невероятную какую-то доху, купленную специально для этого вояжа, и все равно мерз, поводил широкими плечами, потирал руки.

– Елки-палки, как вы здесь жили-то?

Аде очень понравилось прошедшее время в этой фразе. «Жили» – значит, больше жить не будут. Значит, дядя Леня все же заберет их к себе. Если он это сделает, значит, богатый. Конечно, богатый, ведь только билет на поезд стоит целую кучу денег, не говоря уж о самолете! А если богатый, то его надо развлекать. И любить.

В порядке развлечения Ада научила дядюшку смешному и неприличному стишку:

Себя от холода страхуя,

Купил доху я на меху я,

Купив доху, дал маху я…

Доха не греет ни …

Дядя Леня долго и невесело смеялся, и гладил ее по голове своей большой рукой, и сказал, подняв ее за подбородок:

– Как ты похожа на Костю, как похожа!

Она и без него знала, что похожа на отца, хотя у нее не было ни пышной бороды, ни рук размером со снеговую лопату. Но просторный белый лоб, но тонкий нос с горбинкой, но нежная и презрительная складка ярко-розового рта! Ничего не было в ней от матери, по крайней мере, сама Ада полагала так. Мать казалась ей очень некрасивой, она забыла, какой та была до случая, обезобразившего ее. Низкорослая, испитая чукча с плоским лицом, с бесформенным шрамом на левой щеке, чем она могла привлечь отца? Но если бы глупая девчонка дала себе труд присмотреться, она поняла бы, что в ней, Аде, слилась кровь двух древних народов, что от матери ей достались прекрасные черные волосы, прямые и блестящие, да высокие скулы, и, главное, раскосые темные глаза. Но Ада помнила только, что когда-то давно ее мать умела очень красиво смеяться, так, как смеются беспечные и открытые люди, но этот смех давно затих и больше не звучал. Никогда.

Клавдия, надо сказать, тоже обрадовалась появлению родственника, как-то подтянулась, даже помолодела. В день, когда получили телеграмму, она не выпила ни капли, хотя Ада видела, в холодильнике стояла нетронутая чекушка. Стала суетиться по хозяйству, во мгновение ока прибрала их захламленную квартиру, слетала на рынок, едва не сутки простояла у плиты… Белую скатерть и часть посуды пришлось одолжить у соседей, потрясенных таким перевоплощением Клавки-пьянчужки, но в день приезда дорогого гостя стол был накрыт как полагается – готовить-то мать умела, из самых непритязательных продуктов стряпала такие блюда, пальчики оближешь! Дядя Леня ел и восхищался, и сетовал на то, что сам-то он готовить не умеет, вот и приходится столоваться по кафе, по ресторанам, и смерть как соскучился он по домашней кухне!

– Такого давно не едал. Заберу вас к себе, будете хозяйничать, – пригрозил он, улыбаясь. Мать улыбнулась в ответ, но ответила с достоинством:

– Мне, Леонид Львович, поздно уж по чужим углам мыкаться. Вот девчонку жалко. Куда ей деваться? Пропадет около меня. Кабы ей…

– Не чужой я вам, – напомнил дядя Леня. – И Ада мне племянница. А без матери ей рано оставаться.

– И то правда…

Адочке показалось, будто что-то большее было сказано между ними в эту минуту. Дядя Леня словно просил прощения за что-то, а мать, поупрямившись, простила. В любом случае, она приняла предложенную помощь, согласилась на перемену в их общей судьбе, да и попробовала бы не согласиться! Это Леонид Львович считает, что Аде нужна мать, а на самом деле она ей нужна как безногому самокат, Ада привыкла сама о себе заботиться и теперь с удовольствием согласилась бы не делить внимание и заботу дяди ни с кем, даже с матерью!