– Дядя Леня, посиди с Адочкой… Адочка испугалась, Адочке холодно…

Он метнулся к ней, обхватил острые плечики, прижал к себе. Бедная, глупая девочка, как стучит сердце, как бухает в виски!

– Зачем ты, ну, зачем, – упрекал он ласково. – Ты хотела оставить меня? Бросить меня?

– Нет, дядя Леня, нет…

– Ведь ты и без того когда-нибудь уйдешь от меня. Это участь всех отцов, а я, детка, давно привык считать тебя своей дочерью. Ты выйдешь замуж и забудешь про своего старого дядьку…

– Ни за что!

Ада высвободилась из кольца ласково обнимавших ее рук.

– Дядь Лень, я правда не хочу выходить замуж. Мы всегда будем вместе, да? Будем повсюду ездить, обо всем разговаривать… А ты?

– Что – я?

– А вдруг ты женишься?

– Ну, что ты, – дядя Леня рассмеялся с облегчением. Он подумал, что Адочка, несмотря на все испытания, выпавшие ей в детстве, все еще удивительно инфантильна, и это к лучшему, пусть остается подольше ребенком. – Я не женюсь.

– Никогда-никогда? – по-детски всхлипнула Ада. – Честное слово? Никогда-никогда за сто миллионов лет?

– Честное-пречестное. Никогда-никогда. За сто миллионов лет.

В следующие семь-восемь лет Ада окончила институт; научилась кататься на горных лыжах; попробовала кокаин; полюбила альпиниста Игоря; чуть не погибла, прыгая с парашютом; проколола пупок, язык и еще кое-что; поднаторела в дайвинге; прожила лето в Амстердаме; полюбила драг-дилера Сирила; участвовала в гонке собачьих упряжек у себя на родине; побрилась наголо; подхватила диковинную тропическую болезнь; воспылала страстью к абсенту; полюбила поэта Марика; написала очень плохой роман, ставший на короткое время бестселлером; съездила в Тибет; сделала шесть татуировок; полюбила индийского актера, который научил ее танцевать и поклоняться богине Кали; вместе с ним, на его же яхте, попала в плен к самым настоящим морским пиратам и научила их ругаться по-русски и играть в подкидного дурака на раздевание.

Потом она полюбила внезапно возникшего из небытия Панова и поехала с ним в Кейптаун, где и оставила на четвертый день – без денег и документов. Свой бумажник несчастный Панов отыскал в конце концов в фонтане, а паспорт – в смывном бачке. Вероятно, подсознательно Ада выбрала для тайников места, так или иначе связанные с водой – не прошла ей даром та ванна, что приняла она однажды с ножом в руках.

Наконец все это ей самой надоело, она вернулась в Москву и осела в своих апартаментах на Старом Арбате.

Дядя Леня был рад, так рад, что на день рождения сделал ей подарок со значением – маленький глянцевый журнальчик. Он был рад, что блудная племянница решила, наконец, заняться делом, рад, что будет видеть ее чаще, чем раз в год. В своей эгоистической радости он не замечал, что вместе с благоразумием к Аде пришло пресыщение, а этот гость не способствует успеху какого бы то ни было дела. Свое глянцевое детище Ада пустила в свободное плавание, решив, что команда профессионалов и своевременные вливания из дядюшкиного кармана помогут дорогой игрушке держаться на плаву. Журнал сначала был гламурный и назывался «Блеск», а потом, ввиду модных тенденций, стал антигламурным, и Ада придумала потрясающее новое название. «Моск»! Знай наших!

Но холодок разочарования начал потихоньку заполнять ее душу, горящую раньше так жарко, так весело фонтанировавшую искрами, с этим холодом надо было бороться, ведь он способен на все, даже прочертить острой льдинкой преждевременные морщины!

И в этот момент ей подвернулся Сережа Акатов, мальчик с шоколадными глазами, мальчик, чье дыхание пахло молоком, а тело было похоже на тело молодой пантеры, убитой Адой когда-то давно, во время сафари, в волшебной Африке.

Он был таким новым, юным, свежим и… таким управляемым. Он был как кусок податливого пластика, из него можно было слепить что угодно, а потом, когда надоест, смять в бесформенный разноцветный ком, бросить в угол и уйти. Заняться своими делами.

* * *

Учиться оказалось тяжело, гораздо тяжелее, чем Сергей предполагал. Он думал, что готов к тяготам выбранной профессии, он вообще был готов ко многим испытаниям после многочасовых занятий в пыльном танцклассе, в сумерках, когда ныли все мышцы, даже те, о которых обычно люди не подозревают. Когда едкий пот заливал глаза и ноги скользили по истершемуся паркету, когда – так мучительно! – не получалось, не выходило, не вытанцовывалось. И вдруг словно прорывало плотину, все начинало получаться, и движения становились верными и прекрасными, и унылое лицо партнерши вспыхивало очарованием.

Но тут до прорыва плотины было далеко. Что-то давалось ему лучше, что-то хуже, он был первым по танцу, лучше всех двигался, отличался на занятиях по сценической речи. Но каким мучением, и мучением бесполезным, казались ему уроки актерского мастерства, как непонятны были звучащие из надменных уст Рожницына слова: «предлагаемые обстоятельства», «эмоциональная память», «видения внутреннего зрения»… Эти слова никак не касались того, о чем ему мечталось, – всеобщего восхищения и поклонения.

…Его больно ранило отношение Рожницына, у которого сразу же появился на курсе любимчик – некрасивый, высоколобый, тщедушный Сашка Затван. А на него, Акатова, Юрий Григорьевич покрикивал и на занятиях объяснял, глядя поверх его головы, словно обращаясь не к нему:

– Если ты внутренне не чувствуешь роли – ты преподносишь зрителю внешние эффекты, показываешь голос, дикцию, технику речи, животный темперамент, в конце концов! Не увлекайся актерским кликушеством, переживи свою роль в душе и создай жизнь роли на сцене!

Во всей этой белиберде не было ни одного понятного слова. Но весь небольшой жизненный опыт подсказывал Сереже – надо соглашаться, надо кивать со вдумчивым видом. Потом все как-нибудь наладится.

В сущности, это единственное, что портило Сереже жизнь, во всем остальном он был совершенно счастлив. Через пару месяцев после начала занятий у него на факультете появился приятель, он учился на курс старше и уже был женат на однокурснице. Влад оказался чудаковатым парнем, имел какие-то свои, непонятные остальным шуточки, а его жена Оля словно спала с открытыми глазами. Она просыпалась только на сцене, так сказал про нее Влад. Впрочем, именно Ольге принадлежала инициатива после сегодняшней поздней репетиции «сходить куда-нибудь вкусно покушать и потусить».

В помещении модного клуба со странным названием «Бабушка Бонифация» было темно, играла незнакомая музыка, под потолком плавали слои сизого дыма, сновали чернокожие официанты. Оля, которая собиралась вкусно покушать, заказала омлет со шпинатом, Влад – рюмку джина, Сережа, сообразившись со скудной наличностью и запредельными ценами в меню, – томатный сок. Он уже жалел, что пришел сюда, на душе было смутно, словно томило ее какое-то предчувствие. Но тут он обернулся и увидел Аду. Она сидела за соседним столиком в компании томного юнца с необыкновенным загаром. Саму же Аду Сергей некоторое время не мог разглядеть, словно очень яркий свет слепил ему глаза. Она была тонкая и легкая, но налитая внутренней силой, как виноградная лоза, попробуй ее сломай. Черные волосы экстремально коротко острижены и блестят, как норковый мех, а лицо ее неуловимо, мучительно, гибельно красиво. Что мерцает там, в глубинах этих раскосых глаз? Восходящее солнце Японии? Китай? Или страна сгинувшая? Или страна не открытая пока, таинственные берега, ждущие своего Колумба?