Ответ Зоис прозвучал еще обиднее.

– Разве все мы не используем друг друга? – Однако она подсластила пилюлю, добавив с улыбкой: – Должна сказать, я получила от этого больше удовольствия, чем в некоторых других случаях, даже чем в большинстве из них.

Хотя бы так, но этого мало. Большинство – что за этим словом? Аргирос не хотел знать. Он поднялся.

– Пожалуй, мне пора, – сказал он. – Я еще должен упаковать вещи.

– Разве корабль отплывает не через день? – Зоис понимающе улыбнулась. – Что ж, иди, если так нужно. Как я уже сказала, я получила наслаждение. И я передам Хесфмоису твою благодарность. Я не столь неучтива, чтобы забыть об этом.

– Я очень рад, – пробормотал Аргирос. Зоис посмеялась над его нарочитой напыщенностью, что заставило его замкнуться еще сильнее. Он отвесил ей сдержанно-педантичный поклон, каким мог бы удостоить жену магистра официорий. Зоис снова хихикнула. Василий поспешно вышел вон.

По пути к себе – а больше идти было некуда – Аргирос размышлял о переменах, которые произошли в его жизни за время пребывания в Александрии.

«От целомудренного вдовства к разврату и прелюбодеянию, и все за несколько недель», – думал он, упрекая себя.

Затем припомнил, что мог бы еще раньше стать прелюбодеем, если бы угадал желание Зоис. Теперь он знал, на что она была готова, но от этого знания испытывал скорее не восторг, а нечто иное.

Он помнил, каким сладострастным было ее тело, и тело проститутки тоже. Нарушив добровольный обет целомудрия, теперь Аргирос сомневался, что сможет снова к нему вернуться. И хорошо, что под тяжестью скорби он не подался в монастырь. Интуиция не подвела его: до последнего вздоха он будет слишком привязан к соблазнам сего мира, чтобы отказаться от него ради мира иного. И лучше осознать это в полной мере и жить, благоразумно сообразуясь с последствиями.

Рассуждая так, Василий позволил себе слегка возгордиться своими успехами. В один прекрасный день, по прошествии стольких лет, Александрийский маяк воссияет снова и будет спасать жизнь бесчисленным морякам. Если бы Аргирос не приехал сюда и не помог наладить дело, оно могло бы тянуться еще долго или разрешиться путем кровопролития. Раздора удалось избежать, и, возможно, это зачтется магистру на небесах, дабы уравновесить тяжесть его прегрешений.

Во всяком случае, он на это надеялся.

– Аргирос! Постойте!

Магистр опустил свои вещи на дощатую пристань и обернулся, чтобы взглянуть, кто кричит. С удивлением он узнал торопливо шагавшего вдоль причала Муамета Деканоса.

– А я думал, вы не нарадуетесь, что я уезжаю, – сказал он александрийскому чиновнику, когда тот подошел ближе.

Деканос вяло улыбнулся.

– Понимаю, о чем вы. И все-таки маяк строится, и я к этому имею некоторое отношение. Помимо того, я остаюсь здесь, а вы уезжаете. Мой вклад будут помнить.

Он убедился, что никто не подслушивает, и добавил вполголоса:

– Я устрою так, чтобы наверняка помнили.

– Верю, что устроите, – усмехнулся Аргирос. Он прекрасно понимал логику Деканоса. Чего он не мог понять, так это зачем чиновник тащил тюк, по размеру превосходящий багаж самого магистра. Василий указал на баул и спросил:

– Что там у вас?

– Меня особо поразило, как вам удалось примирить стороны, ни одна из которых не была заинтересована в разрешении спора до вашего вмешательства, – начал Деканос издалека.

Аргирос вежливо поклонился.

– Вы очень добры, светлый господин. Но… По-вашему, я не ответил, – закончил за него Деканос.

– Да.

– Ах, так вот, видите ли, я пришел предложить вам еще один спор, в исходе которого ни одна сторона как будто не заинтересована. Вот что у меня здесь, светлый господин: дело «Пхерис против Серапиона» – все как есть.

Он сбросил свою ношу и облегченно вздохнул. Груз оказался тяжелее мешка Аргироса, так что даже задрожали доски под ногами магистра.

– Вы уверены, что это все? – спросил Василий с иронией.

Но шутку не поняли.

– Думаю, да, – серьезно ответил Деканос.

– О, отлично, – смеясь, молвил Аргирос. – Я это беру. Как вы сказали, после маяка с такой мелочью, очевидно, справиться просто. На обратном пути в Константинополь попутные ветры не будут сопровождать мой корабль. С Божьей помощью ко времени прибытия я должен добраться до сути вашего дела. Благодаря ему путешествие не будет таким скучным.

– Спасибо. – Деканос крепко сжал руку магистра. – Спасибо.

Чиновник несколько раз поклонился, прежде чем удалиться.

Аргирос недоуменно пожал плечами, глядя ему вслед. В годы армейской службы, бывало, даже за спасение жизни Василий удостаивался менее восторженной благодарности. Он еще раз пожал плечами и втащил оба мешка на судно. Здесь он распаковал тюк с юридическими документами.

Еще до того как Александрийский маяк скрылся за южным горизонтом, Аргирос заподозрил, что Муамет Деканос подложил ему свинью. И он уверился в этом задолго до прибытия в Константинополь.

С недовольным ворчанием Пабло сел за письменный стол и принялся за месячный отчет. Комендант пограничной крепости Пертуис[23]обмакнул перо в чернила и нацарапал на пергаменте: «События мая 1315 года…»

Он взглянул на год, который по неосторожности написал таким образом, и, выругавшись, зачеркнул его. Плохо, что приходится сочинять по-латыни. Оба человека, которым предстояло прочесть его донесение – его непосредственный начальник Косма, клей-зориарх Пиренеев, и Аркадий, стратиг Испании, – родом из Константинополя. Они говорят на греческом и станут смеяться над его бескультурьем. Хотя латынь оставалась одним из двух государственных языков Римской империи, она была менее престижна, чем греческий.

Используя в официальном документе северный стиль датировки, Пабло мог навлечь на себя обвинения в подрывной деятельности, хотя этот стиль был популярен и в Испании, и в Италии. Он подставил имперскую дату, отсчитываемую от сотворения мира, а не от Рождества Христова, – май 6823, тринадцатого года индиктиона.

Пабло принялся писать. Большая часть доклада составлялась по шаблону: заболевшие солдаты и лошади, умершие (только двое – удачный месяц), новобранцы, израсходованные припасы, проезжающие через перевал Пертуис в империю торговцы, собранные пошлины, купцы, направлявшиеся в сторону франко-саксонских королевств, и прочее, и прочее.

О гарнизонных учениях достаточно упомянуть вскользь, за исключением одного момента. Тут Пабло проверил свои скрупулезные записи: «Жидкого огня истрачено на учениях две целых и пять седьмых бочки. Оставшийся запас, – он щелкнул костяшками счетов, – девяносто четыре и две седьмых бочки. Печати с полностью израсходованных бочек прилагаются к сему».