Я начал говорить. В надежде, что она ещё как-то себя контролирует. Когда я пришёл домой, она ведь ни слова не сказала. Держала всё это внутри. Я подумал, может, она просто блефует. Так что я начал говорить и в конце концов медленно и осторожно отвёл её руку и забрал револьвер. И тогда уже дал себе волю. Я так взбесился, что отхлестал её ремнём. Господи боже, только этого дерьма мне не хватало! Я и так постоянно беспокоился, как бы меня не пристрелили другие умники, а теперь волноваться ещё и насчёт жены? Я сказал ей, что вернусь, когда она успокоится. Собрал вещички и отбыл к Линде на пару недель. Тогда мне впервые пришлось так надолго уехать, но в последующие несколько лет это повторялось неоднократно, пару раз и она от меня съезжала.

Карен. В ту ночь я просто с ума сходила. Чувствовала, что меня используют. Вначале я думала: ага, сейчас припугну его! Но как только взяла револьвер, моя ладонь вспотела. Я ощутила пугающую силу. Оружие было тяжёлым. Никогда прежде не держала такой тяжёлый револьвер, однако стоило поднять его, как появилось чувство, что я смогу им воспользоваться. Смогу убить. Я навела револьвер Генри между глаз. И тихо позвала его по имени. Как будто просто хотела пробудить от сна. Он медленно открыл глаза. Тогда я взвела курок. Я хотела, чтобы Генри знал, до какого отчаяния он довёл меня. Но выстрелить не смогла. Не могла заставить себя причинить Генри вред. Ведь мне не хватало решимости даже уйти от него.

Правда заключается в том, что, как бы мерзко я себя ни чувствовала, я была всё ещё очень, очень сильно к нему привязана. Он был неотразим. Обладал прекрасными качествами, которые хотелось сберечь. Он мог быть милым, чутким, искренним, мягким. Без острых углов. Совсем не похожим на своих друзей. Он был молод и очень привлекателен. Мои сёстры твердили, что я им одержима: стоило нам разлучиться на несколько дней, как я не могла говорить ни о чём другом. Кроме того, воссоединившись со мной после разлуки, он начинал клясться, что отныне это навсегда. Никакой больше Линды! Я хотела верить. Думаю, он и сам верил в это.

Полагаю, если свести в таблицу все за и против нашего брака, многие люди решили бы, что лишь сумасшедшая продолжит жить с ним, но у каждого из нас имелись свои потребности, и простой математикой этого было не решить. Мы всегда были поглощены друг другом, даже потом, после появления детей и многих лет брака. Мы заводили друг друга. Иногда в разгар ссоры мы вдруг начинали смеяться, и драка прекращалась.

Я часто слышала, как мои подруги обсуждают своих мужей, и, несмотря на все наши размолвки с Генри, понимала, что заключила более удачную сделку, чем все они. Когда я смотрела на него, я знала, что он мой, потому что видела, как он ревнует. Однажды он пригрозил спалить дотла заведение одного парня, который пытался со мной заигрывать. Мне нравилось наблюдать, как он ревнует.

Но всё равно известие об измене оказалось очень тяжёлым. Он был моим мужем. Мне необходимо заботиться о Джуди и о малышке. И что мне следовало делать? Прогнать его? Бросить человека, которого я любила и который так хорошо обеспечивал семью? Он не походил на своих приятелей, которые заставляли жён буквально вымаливать у них каждые пять баксов. У меня всегда были деньги. Он ничего для меня не жалел. Я получала всё что хотела, и он был счастлив. И теперь я должна была выпнуть его? Из-за какой-то измены? Отдать другой? Никогда! Если я и хотела кого пнуть, так это бабу, которая пыталась нас разлучить. Почему она должна победить?

Кроме того, начав расспрашивать подруг, я вскоре выяснила, что Генри всегда напивался, когда был с ней. Вёл себя грубо, заставлял её, как дуру, ждать в машине всю ночь, пока он резался с дружками в карты. Мне начало казаться, что я получаю от Генри всё лучшее, а худшее достаётся ей.

Генри. Я проводил время в основном с Карен и детьми, но, когда Карен начинала орать и доводить меня, я уходил к Линде. Жил у неё несколько дней и возвращался к семье. Это безумие продолжилось, даже когда я сел в тюрьму. Помню, однажды Карен ворвалась в зал свиданий «Райкерс-Айленд», рыча, словно горилла. Она бесновалась. Оказывается, один из этих крысячих вертухаев показал ей имя Линды в списке моих разрешённых посетителей. Карен заставила меня вычеркнуть Линду, угрожая в противном случае не подтвердить наши крепкие семейные связи и здоровую домашнюю атмосферу на очередном заседании комиссии по досрочному освобождению. Это могло обойтись мне в пару месяцев свободы, так что Линду из списка пришлось убрать.

Карен. Пока он сидел в «Райкерс», я старалась ходить на свидания как можно чаще, хотя эта тюрьма оказалась настоящей дырой. Охрана обращалась с нами очень плохо. Посетители приезжали на парковку неподалёку от острова, пересаживались в тюремный автобус и ехали через охраняемый мост, а потом расходились по вагончикам, откуда охранники забирали нас на свидания с заключёнными в разных корпусах тюрьмы. Я была на последних месяцах беременности и с таким огромным животом, что едва могла забраться в автобус, но с другими женщинами охранники вели себя гнусно — постоянно хамили им и даже лапали. Это было отвратительно, но что бедные женщины могли поделать? Они боялись кричать на охрану, чтобы не лишиться свиданий, и боялись рассказывать своим мужьям и приятелям, потому что от этого стало бы только хуже. Свидания представляли собой всего лишь двадцатиминутный разговор по телефону через грязное стекло, которое никому и в голову не приходило помыть. Кроме того, нельзя было приходить, когда захочешь. Я приезжала по субботам, потом надо было ждать следующего воскресенья, а потом снова субботы.

Я постоянно встречалась с адвокатом, пытаясь вытащить Генри как можно скорее. Например, существовало правило, что за хорошее поведение заключённому уменьшают срок на десять дней каждый месяц. Это могло бы сократить его двухмесячную отсидку на треть. Я направилась прямо к окошку «Взыскания и поощрения», и они объявили мне, что правило изменилось — теперь это лишь пять дней в месяц. Я разозлилась. Пошла к нашему адвокату, и он выправил мне бумаги, подтверждающие, что Генри был осуждён, когда ещё действовали прежние правила. Я написала письмо комиссару. Написала в надзорную комиссию. Написала всем и каждому. Адвоката тоже заставила писать жалобы. Я боролась и победила. Они решили наконец, что Генри можно сократить срок на двадцать дней.

Но даже с учётом этого, его срок заканчивался только 28 декабря. Я поклялась себе, что верну его домой к Рождеству. Просто поставила себе эту дату как цель. Это помогало сосредоточиться и не опускать руки. Снова пошла к тому окошку в «Райкерс». Заявила, что 28 декабря — воскресенье, а они обычно выпускают заключённых перед уикендом, значит, его можно освободить в пятницу, 26-го. Они согласились, но это всё равно было на день позже Рождества. Помню, клерк сказал: «Я не могу взять ещё день из ниоткуда». Тогда я спросила: «Хорошо, а как насчёт тех двух дней, что он провёл под арестом?» Я уже знала, что арест можно засчитать в общий срок. Генри не был под арестом два дня, но охранники этого не знали и переглянулись задумчиво. Я проделала большую работу. И как раз в тот момент, когда один из них ушёл, чтобы уточнить насчёт моей просьбы, я увидела в оставленном на столе журнале визитов имя Линды. Это меня так разозлило, что, когда охранник возвратился с положительным ответом, я его уже не слушала. Я тут с ног сбилась, пытаясь вернуть Генри домой до Рождества, а он в тот же день устраивает свидание с любовницей! Мне хотелось его убить. Но я была настолько вне себя, что на свидании меня хватило только на крик. Я даже не сказала ему, что его освободят пораньше. Пусть помучается.