…И было следующее мгновение, и было оно наполнено вот чем. Не успел колдун Танадель произнести своих обличающих слов, как на него спикировала с неба быстрая черная тень. Тень с великой силой ударила Танаделя в грудь, он пошатнулся, потерял равновесие и ввалился прямо в раскрытые двери собора. Тут же раздался страшный нечеловеческий вой, и в соборе, во всей его глубине, вспыхнул ярчайший свет.

— Господи! — одновременно вскрикнули отец Емельян и дьякон Арсений и хотели броситься в собор, но тут закричал мэр:

— Всем оставаться на своих местах!

Однако мгновение прошло, а с ним окончательно и бесповоротно ушла харизма Изяслава Радомировича. Поэтому крика его никто не послушался. Священник и дьякон кинулись в собор, за ними храбро последовали их супруги и пропали в потоке ослепительного света. Народ на площади запаниковал и бросился кто куда, особенно нелюди — не хотелось чувствовать себя потенциальной жертвой неподвластной тебе высшей силы. Мэра взяли в кольцо охранники и таким манером довели до машины. Машина тут же набрала обороты, едва не передавив зазевавшихся щедровцев. Словом, ситуация выходила какая-то некрасивая и малопонятная.

Минут через пять площадь была пуста. Практически пуста, если не считать Сидора Акашкина, который как истинный ценитель факта не мог позволить себе уйти и не выяснить, чем же закончилось дело. Сидор некоторое время постоял на площади, а затем потихоньку, шажочек за шажочком, прокрался на паперть. Зажмурился, сделал еще шаг, досчитал до десяти и сунул свой любопытствующий нос внутрь соборного притвора.

…Яркого сияния уже не было. Храм, высокий, просторный, гулкий, был наполнен обыденным, постным каким-то светом заоконного дня. Сидора это вдохновило, и он, то и дело оглядываясь и хоронясь за широкими колоннами, начал свое движение. Наконец взору его предстало вот что.

Неподалеку от той части храма, которую церковники непонятно называют амвоном, на мозаичном полу распростерлось безжизненное тело. Над телом в глубокой задумчивости и, как показалось Акашкину, в страхе стояли: преосвященный Кирилл (уже без облачения, в простом подризнике), протоиерей Емельян, дьякон Арсений, а также мадам Тишина и мадам Горюшкина. В голове журналиста резво застучали клавиши ноутбука: «Вашему корреспонденту досталась выпала представилась тяжкая ноша честь возможность стать первым свидетелем нового преступления акта нетерпимости ужасного злодеяния современных к y р илыциков опиума для народа вампиров в рясах о б оротней в камилавках деятелей церкви. Они стали причиной гибели талантливого колдуна, который проездом гостил в нашем городе. До каких пор мы будем терпеть произвол тех, кто на словах призывает нас к смирению и всепрощению, а на деле глумится над бездыханными телами своих идейных противников?..»

Дальше у журналиста ничего не придумывалось, потому что «вампиры в рясах» вовсе не производили никакого глумления над «бездыханным телом идейного противника». Они, казалось, сами были ошеломлены и подавлены. Правда, архиерей произнес тихо: «Вот не было печали», на что отец Емельян ответил: «Владыко, я точно видел, что его сюда толкнули силой. Это наверняка очередная хитрость мэра», а мадам Тишина боязливо поинтересовалась, как теперь быть с телом «этого колдуна». Но тут бездыханное тело, видимо, решило само о себе позаботиться. Со старческим кряхтением тело зашевелилось и медленно приняло сидячее положение. Помотало головой. Потом поглядело на стоявших над ним людей.

— Где я? — спросил тот, кого раньше звали колдуном Танаделем.

— Он живой или притворяется? — тихо пискнула Ольга Горюшкина.

— Сейчас проверим. — Дьякон, поддерживая старика под мышки, помог ему подняться со словами: — Вы, любезный, находитесь в храме Божием.

— Да? — удивился Танадель. — Непонятно. Голова болит. Горло пересохло. Мне бы водички.

Ольга со значением глянула на мужа и торопливо шмыгнула в левый придел, где стоял большой посеребренный сосуд-кандея, всегда наполненный святой водой. Ольга взяла кружку, наполнила ее святой водой, подошла к Танаделю и протянула ему:

— Вот, пейте…

Все (в том числе и не замечаемый никем Сидор Акашкин) с некоторым напряжением наблюдали за тем, как колдун Танадель пьет. Колдун осушил кружку, передал ее Ольге и сказал:

— Полегчало. Спасибо, милая.

— Опа, — тихо высказался отец дьякон, за что награжден был суровым архиерейским взглядом.

Танадель поежился, словно от холода, и тут только все заметили, что на нем уж не прежняя мантия и экстравагантный колдовской костюм, а довольно застиранная фланелевая рубашка в сине-черную клетку и потертые диагоналевые брюки. А вместо крокодиловых ботфорт самые затрапезные ботинки.

— Ослаб я, — пожаловался в пространство Танадель. — Стар стал Демьян, качается, хоть и не пьян…

Все недоуменно переглянулись. Эти слова, да и сам вид вовсе не напоминали грозного колдуна Танаделя. Дьякон поддерживал глубокого старика, от которого пахло болезнями, бедностью и одиночеством.

— Дедушка Демьян, — вдруг подала голос Любовь Николаевна, и голос ее был странно ломким, словно от подступающих слез. — Устали вы, я чаю. Вам бы покушать да поспать. Хотите, пойдем к нам, я лапши молочной сварю?..

— Устал я, да… — отвлеченным голосом протянул старик. — И покушать бы тоже…

— Я не понимаю, что с ним произошло, — тихо сказал отец Емельян. — Он не умер, но…

— Но изменился, — закончил за своего священника архиерей. — Вы вот что. Давайте-ка его в соборную трапезную. Там его накормим-напоим, а в комнате сторожа и спальное место для него найдется. Сама посуди, Люба, куда его к вам вести в таком виде? Да почти через весь город! И без того сейчас неспокойно. Давайте-ка через боковые двери выйдем. Веди его, отец Арсений… —Архиерей помедлил, а потом сказал более громким и грозным голосом: — А ты, раб Божий Сидор, шел бы прочь из храма, чем все вынюхивать да высматривать! Не твоих журналистских мозгов это дело! Ступай, ступай, пока я сторожа не кликнул да не применил силу!

Пристыженный и рассекреченный Акашкин вышел из-за колонны и погрозился:

— Я про вас разоблачение напишу, так и знайте! Вы прессу зажимаете!

— Тебя зажмешь, как же… — хмыкнул отец дьякон.

Так что пришлось Сидору Акашкину уходить с места роковых событий несолоно хлебавши. Забегая вперед, скажем, что разоблачительную статью он таки написал. Но в печать ее не приняли. Из этических соображений.

В трапезной, конечно, лапши молочной не оказалось, зато был овощной суп-пюре, сыр,, жареная треска и в изобилии чай с пряниками и конфетами. Танадель поел супу, выпил чаю с ириской и задремал прямо за столом.

— Я ему в сторожке постелила, — сообщила Ольга.

Общими усилиями дремлющего Танаделя доставили в комнатку-сторожку и уложили на походную койку прямо в одежде.

— Он ведь и правда спит, — недоуменно сказала Ольга. — Почему он теперь такой?

— Бог знает, — задумчиво протянул отец Емельян. — Одно только скажу: сражаться он теперь соберется не скоро. Мне кажется, я понял: благодать Ковчежца действительно убивает. Убивает колдовство, приверженность злым силам, одержимость гордыней всевластия и самодовольства. Потому можно считать, что колдун Танадель действительно умер. А человек — вот он, остался.