— Тур, — сказал Бедевер. — Тур, мы стоим на чьем-то пальце!

Очень сложно приучить себя к действительно гигантским масштабам. Глаз может воспринять лишь определенное количество информации, а мозг может обработать лишь определенное количество того, что воспринято тазом. Вы должны быть способны дополнить эти данные изрядной долей воображения, если вам необходимо, к примеру, распознать в полосе земли двадцати пяти футов шириной чей-то палец.

— Ох, — тихо сказал Туркин, — и действительно.

— Добро пожаловать в Атлантиду, — промурлыкало послание. — Вы хотите, чтобы вас увеличили?

— Да, думаю, хотим, — сказал Бедевер, — правда ведь, Тур? Думается мне, это было бы чертовски неплохо, если для вас это не составит…

— В таком случае мы восстановим вас в немного меньшем масштабе — в особенности его. Согласны?

— Согласны.

Палец начал съеживаться, пока не превратился в часть ладони, которая тоже в свою очередь стала съеживаться до тех пор, пока не получила возможность сомкнуться вокруг пальцев Бедевера в дружеском пожатии. Ладонь крепилась к руке, которая соединяла ее с кругленьким, голубоглазым, средних лет человечком в темно-сером костюме.

— Давайте сразу же проясним один вопрос, хорошо? — начал он, улыбаясь. — Здесь все делается как в цивилизованных странах. Никаких грубостей. Все санкции — сугубо экономического порядка. Это понятно? — он пристально взглянул на Туркина. Тот хрипло проворчал что-то и кивнул.

— Вот и прекрасно, — сказал кругленький человечек. — В таком случае, сэр, разрешите представиться. Меня зовут Иофон, а это, — здесь рыцари заметили еще одного точно такого же человечка, стоящего поодаль, — Паллас. Мы из службы Валютного контроля.

— Простите? — переспросил Бедевер.

Иофон улыбнулся.

— Мы находимся здесь, чтобы удостовериться, что ввозятся и вывозятся лишь дозволенные суммы в санкционированной валюте, — пояснил он. — В таких делах нельзя быть чересчур осторожным, знаете ли.

— Прошу прощения, — сказал Бедевер. Он за рукав оттащил Туркина в сторону и с минуту шептался с ним, затем вернулся к Иофону, который что-то писал на специальной дощечке с прикрепленным листком бумаги. — Мне кажется, здесь, возможно, имеет место некоторое недопонимание.

— Надеюсь, это не так, — радостно отвечал Иофон. — Итак, теперь, если вы будете любезны сообщить мне ваши суммы, достоинство, номера и коды серий, я смогу без дальнейшего промедления выплатить вас в страну. Как видите, на вас здесь рассчитывают.

— Ну вот, — сказал Бедевер, — как я и говорил, некоторое недопонимание. Видите ли, мы не деньги, мы люди.

Иофон скорчил гримаску.

— Ничего страшного, сэр, — сказал он. — Люди принимаются более чем на двух биллионах рынков по всей галактике. Люди, простите за каламбур, хорошо идут. Просто распишитесь здесь, и мы внесем вас в дебет за считанные секунды, — он протянул им свою дощечку. Бедевер слегка попятился.

— Мне кажется, вы не совсем поняли, — сказал он. — Мы не хотим, чтобы… чтобы нас выплачивали. Нам бы как-нибудь так… мимоходом. Нам просто нужно повидать кое-кого на предмет…

Второй человек — тот, которого назвали Палласом, — шагнул вперед. Его вид внушал какое-то чрезвычайно неуютное чувство. Как объяснял позже Бедевер, он производил впечатление человека, который может схватить вас за шиворот, засунуть вашу голову под пружину и захлопнуть на шее крышку кассы, ни разу не поколебавшись.

— Послушайте, сэр, — произнес он, — вас могут либо выплатить внутрь страны, либо… — он сделал рукой зловещий жест, — …выплатить наружу. Что вы выбираете?

К этому моменту Туркин окончательно потерял терпение. Он не был, мягко говоря, столь понятливым, как Бедевер, и по его представлениям ситуация выглядела так: им угрожали двое не очень молодых людей, более высокий из которых достигал ему лишь до нагрудного кармана. Оттолкнув Бедевера, он протиснулся вперед и схватил противника за отвороты пиджака.

Когда он пришел в себя, он лежал на полу лицом вниз. Что бы с ним ни случилось, это ему не понравилось. Бедевер, заметил он, все еще стоял на ногах, и на его лице было то самое выражение — «первый раз в жизни вижу этого человека», — которое он хорошо помнил еще со времен, когда они вместе учились в школе. Он застонал.

— Ну ладно, — произнес Паллас, — это решает дело. Возьмите их и положите на депозит.

Туркин застонал и ослабил пояс.

— Это бесчеловечно, вот что я скажу! — проговорил он. — Об этом что-то есть в Женевской Конвенции, как там — необычные или унижающие достоинство наказания?

— Кажется, это было в американской конституции, — отвечал Бедевер. Где-то в глубине камеры раздавался капающий звук. Так всегда обстоит с тюрьмами. Водопроводы здесь хуже, чем в отелях.

— Пятьдесят шесть фунтов за два дня! — разразился Туркин, показывая на свой живот, переливающийся через пояс и грозящий стечь на бедра. — Боже милосердный, — произнес он с горечью, — если это продлится еще немного, на меня даже носки перестанут налезать. А ведь, — в отчаянии добавил он, — они даже ни разу не дали нам поесть!

Бедевер печально кивнул. Сам он никогда не был особенно строен — он был из тех людей, которым достаточно лишь взглянуть на шоколадный торт, чтобы начать округляться в талии, — так что это не было для него такой уж катастрофой; но Туркин, как он знал, всегда немного фанатично относился к своей фигуре. Даже в школе, вспомнил он; хотя вряд ли там существовала серьезная угроза растолстеть на полбуханке хлеба и кружке выдохшегося меда в день. Он улыбнулся слабой — и, поскольку в камере было абсолютно темно, бесполезной — улыбкой, и попытался придумать что-нибудь вдохновляющее для своего друга. У него ничего не вышло.

В том, чтобы быть положенным на депозитный счет, нет ничего веселого. Спросите у пятифунтовой банкноты.

Бедевер слегка пошевелился на соломе, к своему беспокойству обнаружив, что его стало гораздо больше, чем он привык, и что от него требуется довольно большое усилие уже для того, чтобы передвинуть эту массу с места на место.

— Откуда нам знать, может быть, мы все же можем сделать что-нибудь толковое. Давай-ка на минутку сядем и подумаем, хорошо?

— Прекрасно, — Туркин сердито взглянул на него, или, по крайней мере, туда, где он видел его в последний раз. В камере стояла непроницаемая тьма. — Давай кратко обобщим ситуацию, согласен? Мы находимся в камере в глубине какого-то замка или чего-то подобного…

— В подвале, — сказал Бедевер.

— Хорошо, черт с ним, в подвале, какая разница! Мы прикованы к стене этого подвала, и…

— В подвале банка, — продолжал Бедевер, говоря более или менее сам с собой. В ходе долгого общения он обнаружил, что когда у тебя нет других собеседников, кроме сэра Туркина, довольно часто разговор с самим собой является единственным способом поддерживать интеллигентную беседу. — В подвале банка, — повторил он.