«Папу забрало гестапо. На него донесла госпожа Хиршман».

Далее сообщалось:

«Вся его вина состояла в том, что он отдал моему дяде грязную рубашку, которую во время эвакуации оставил кто-то из прежних жителей дома. Его направили в тюрьму на Клечкау-штрассе. В камере с десятью кроватями было набито 36 человек. Через 10 дней его без каких-либо объяснений и разбирательств выпустили на волю».

11 марта (это было третье воскресенье перед Пасхой) Бреслау подвергся артиллерийскому обстрелу и бомбардировке такой силы, каковых он не знал с самого начала осады. На этот день комендант крепости назначил день поминовения «героев всех воинских частей». Поминовение проходило непосредственно в воинских частях. На этом мероприятии в одном из батальонов присутствовал консисторский советник Бюхзель — единственное гражданское лицо. Советник вспоминал:

«В спортзале монастыря Святой Урсулины перед 80 служащими учебного батальона держал речь майор граф Зейдлиц. Его речь иногда тонула в грохоте разрывов. Граф Зейдлиц был убежденным евангелистом. Во время борьбы государства против церкви он на протяжении многих лет оставался членом провинциального совета Исповеднической церкви. Позже, незадолго до капитуляции города, он погибнет на своем командном пункте от прямого попадания снаряда. Он командовал учебно-запасным батальоном с 1939 года. Чтобы справиться о делах в церкви, после начала войны он не раз бывал у меня, и мы имели душеполезные беседы. Вечером того же воскресенья в подвале «Батанина» состоялся концерт для солдат Фольксштурма, в котором принимали участие штабной врач Хаак и оберлейтенант Хаймбюн. Кроме этого, выступал оказавшийся в ополчении скрипач Максимилиан Хенниг. Хор сестер милосердия поочередно с Хеннигом исполнял Баха и Паганини».

О бомбежках, которым подвергался в марте 1945 года Бреслау, вспоминал Эрнст Хорниг:

«В большинстве случаев мы передвигались по тесным улицам, так что низколетящие самолеты не могли нас заметить. Один раз в 5 метрах за нами упала бомба. Но она не разорвалась! В другой раз, когда мы уже сворачивали на Фельд-штрассе, от разрывов бомб рухнуло большое здание, в котором располагалось одно из отделений сберегательной кассы. Если бы оказались там хотя бы полминуты раньше, то были бы тут же погребены под обломками дома».

К середине марта для погребения убитых стало не хватать имевшихся в городе кладбищ. В итоге захоронения стали производить прямо на Бондарной площади. Очевидец вспоминал:

«Огромные общие могилы, которые тянулись вдоль всей площади, перезахоронены много позже. Сюда свозились погибшие и умершие со всех концов города. Обычно хоронили без отпевания. Священник прибывал, если только за раз доставляли 30–50 тел… Так называемое кладбище на Бондарной площади было жутковатым местом. Но это была вынужденная мера. В те дни было важно, чтобы каждый погребенный был занесен в список. Если бы родственники умершего когда-нибудь вернулись в Бреслау, то они, по крайней мере, могли знать, где находится могила».

Обстрел и бомбардировки Бреслау усиливались с каждым днем. 20 марта Герман Новак записал в своем дневнике:

«После каждого разрыва бомбы гибнет несколько людей. Страшно кричат женщины… Мы спим подобно зайцам — с открытыми глазами. Спим и ожидаем смерти. Летчики постоянно обстреливают взлетно-посадочную полосу. И вновь кучи мертвецов. Но все равно предпринимаются активные действия. Дорожные службы вывозят мусор. Собираются столбы, шины, фонари. Из них возводятся баррикады». Неделю спустя тот же самый Новак запишет: «Жители убегают из западных районов. Многие проходят мимо нас. И день, и ночь, круглые сутки — поток страданий и горя. Никто уже не знает, где может оказаться в безопасности, где можно выжить. Если мимо проходит знакомый, то уже никто не останавливается, чтобы поздороваться». Если же оценить общие потери среди гражданского населения во время строительства взлетно-посадочных полос «внутреннего аэродрома», то они по различным подсчетам составили к концу осады Бреслау не менее 10 тысяч человек! Один священник вспоминал об этом проклятом месте: «Сотни девочек и женщин, которые, подобно рабыням, гонятся на работу партийными функционерами. Они гибнут или становятся калеками под обстрелом низколетящих русских самолетов. Но Ханке приказывает строить дальше. Он намерен следовать приказу фюрера».

Население Бреслау должно было понимать, что своим положением оно было обязано именно Гитлеру. В итоге ни к фюреру, ни к гауляйтеру не было никакого доверия. Эти настроения подогревались советскими пропагандистами, которые через громкоговорители и в листовках использовали лозунг, во многом напоминавший стишок или пословицу:

«Не надейся на Нихофа, прежде чем не повесят Ханке».

С каждым днем жители преставали верить в обещанное им деблокирование города. В городе росли панические настроения. Как вспоминал очевидец, в трамвае одна пожилая женщина причитала:

«Если у нас не будет никакого выхода, то фюрер отравит всех нас газом».

Хуго Эртунг, находившийся 23 марта в госпитале при монастыре милосердных братьев, вспоминал:

«Во второй половине дня я оказался в странной компании: среди нескольких русских пленников и сбитого офицера английских ВВС. Они не воспринимают друг друга как союзники… Мы живем в странном мире. Вероятно, через несколько дней мы станем пленниками наших пленников».

В конце Второй мировой войны Гитлер решил самолично планировать все военные операции и контролировать их ход. Так как же выглядели сражение за Бреслау и ставки фюрера? Сразу же надо оговориться, что в какой-то момент гауляйтер Ханке запросил у Гитлера тяжелые пехотные орудия. Сделано это было радиограммой. На одном из вечерних оперативных совещаний Гитлер заявил:

«Как раз пришла радиограмма, где он (гауляйтер Ханке. — А.В.) сообщает, что враг применяет тяжелые орудия, для борьбы с которыми не имеется никаких средств. А потому он запрашивает тяжелые пехотные орудия. Как и нередко происходит в подобных случаях, тяжелые орудия сейчас чинятся. Однако я распорядился, чтобы их доставили из централа… У самой группы армий нет никаких тяжелых орудий… после этого было доложено, что данный тип орудия не может поместиться в самолете, а стало быть, не представляется возможным доставить их по воздуху. На самом деле это лишь нежелание поддерживать воздушный мост… В действительности орудия можно доставить на шести грузовых планерах».

Сама идея доставки тяжелых орудий в Бреслау на планерах была достаточно рискованной. Но Гитлер использовал данный случай, чтобы подвергнуть критике все инстанции (не исключая и самого Ханке), которые занимались обороной и снабжением крепости.

В ставке Гитлера полностью проигнорировали сообщение о генерала Нихофа, который настойчиво рекомендовал отказаться от данной затеи в силу ее полной бессмысленности. Грузовые планеры вряд ли могли приземлиться и в Гандау, и на полуготовую взлетно-посадочную полосу в самом городе. Но, тем не менее, отменить приказ фюрера никто не решился. Грузовые планеры с восемью тяжелыми пехотными орудиями, боеприпасами и ротой артиллеристов были подняты в воздух. Цели достиг только один-единственный планер. Соответственно, в город было доставлено только одно орудие и несколько артиллеристов. Все остальные планеры были сбиты еще на подлете к городу. Подобная афера окончательно подорвала доверие к Гитлеру, а точнее, к его стилю командования. Возможность спасти Бреслау при помощи каких-то восьми орудий была не просто военной авантюрой, это была одна из иллюзий, в плену которых пребывал Гитлер. Подчеркнем еще раз, что хотя в своем телефонном разговоре генерал Нихоф не раз упоминал, что нуждается отнюдь не орудиях, а в боеприпасах, в Берлине предпочли прислушаться к мнению Ханке. Это еще раз демонстрировало недоверие к генералитету, которое в конце войны Гитлер демонстрировал едва ли не ежедневно. Афера с планерами и тяжелыми орудиями закончилась полным провалом.