Я осторожно пересекла обледеневший двор и, шепнув «Глэдис» пару ободряющих слов, высвободила ее из плена изгороди.

Были ли задеты мои чувства? Разумеется, и ваши тоже были бы задеты на моем месте.

Больше всего меня огорчало то, что Лилиан Тренч видела меня насквозь. Она ни на секунду не поверила, что я действительно упала с «Глэдис» и поранилась. Она с самого начала знала – или подозревала, – что мой несчастный случай – притворство. Я уверена. Во времена, когда всех жителей Англии с пятилетнего возраста учат основам первой медицинской помощи, она не предложила мне даже лейкопластырь.

Почему же, в таком случае, она впустила меня в дом? Что ей было нужно? Информация? Если причина в этом, она выбрала странный способ получить ее.

А потом мне в голову пришла ужасная мысль: «Что, если она отравила чай?»

Как правило, ягоды падуба действуют на организм человека, как чернослив, только сильнее, но они могут быть смертельны для детей, если съесть их слишком много. Содержащийся в них отравляющий элемент теобромин также встречается в какао, и Даффи говорит, именно поэтому детям на ночь часто дают шоколад.

Много поводов для размышления, но сейчас не время.

Вряд ли Лилиан Тренч, если она хоть сколько-нибудь компетентная ведьма, угостила меня чаем из падуба. Нет, она бы воспользовалась чем-то более изысканным.

В ближайшее время мне нужно следить за своим пульсом, зрением, вкусом и слухом – в общем, за всеми органами чувств. При малейшем притуплении любого чувства я сразу же звоню: 1) доктору Дарби, 2) инспектору Хьюитту, а потом бегу в лабораторию готовить противоядие.

Когда дело касается отравления, четкое планирование имеет особую важность.

– Правда, «Глэдис»? – спросила я, ласково похлопав ее по рулю, чтобы подбодрить после того, как она столько времени пролежала на холодной изгороди.

Впереди находится Пауперс-Уэлл, и мне придется принять решение.

Мне не очень хотелось ехать вниз по ледяному склону с дующим в спину северным ветром, и, откровенно говоря, мне не очень хотелось домой.

Справа, и не особенно далеко, находится деревушка Ист-Финчинг, где в «Гусе и подвязке» работает разговорчивая девушка Рози, которая может рассказать мне что-нибудь интересное об «угрюмом» мистере Сэмбридже.

И мы с «Глэдис» повернули на север.

Дорога была трудной, приходилось крутить педали навстречу сильным порывам ветра, который периодически менял направление и дул вбок, что еще больше осложняло поездку. К тому времени, как я добралась до центральной улицы Ист-Финчинга, я мечтала о горячем очаге.

Я войду, вся такая розовощекая, в теплый зал «Гуся и подвязки» и закажу пинту горячего «Овалтина» и порцию рождественских шоколадных трюфелей. При мысли об этом у меня слюни потекли до колен.

Мечты, так они действуют.

«Гусь и подвязка» оказался зловещего вида холодным и темным притоном с низком потолком и запахами канализации и прогорклого жира. Из-за сквозняка от разбитого окна, грубо залатанного чем-то похожим на подошву старого сапога, в помещении казалось еще холоднее, чем на улице.

Двое чудаковатых стариков в кепках оторвались от шахматной доски и взглянули на меня, а потом снова погрузились в игру. Один из них что-то пробормотал другому уголком рта, но я не смогла разобрать слова.

В камине едва горел огонь, как будто не мог решить – запылать поярче или потухнуть окончательно. В этот момент он решил плюнуть дымом в зал и уменьшить видимость до минимума.

Из темноты вытянулась чья-то рука, а потом передо мной явилось большое красное лицо с повязкой в цветах американского флага.

– Возраст? – спросило лицо.

– Четырнадцать, – солгала я, и глазом не моргнув. – Исполнилось в прошлый четверг.

– А я королева морских пехотинцев. Чего тебе надо?

– Август, пожалуйста, – попросила я. – И тарелку летнего солнца.

– Прости, детка, – ответила женщина. – В сезонном меню этого нет.

Она упорно смотрела мне в глаза, пока я не рассмеялась.

– Вы, должно быть, Рози.

– Кто тебе сказал? – спросила она, упирая руки в боки.

Это будет нелегко.

– Мордекай, – ответила я.

– А, ну ладно. Должно быть, так и есть. Мордекай никогда не ошибается. Он твой друг, да?

– Не совсем, – сказала я. – Друг моего друга.

Она внимательно изучила свои ногти.

– Видимо, Карла Пендраки.

– Потрясающая цепочка умозаключений, – улыбнулась я.

– Не настолько потрясающая, как ты думаешь. У Мордекая только один друг.

«Как у многих из нас», – подумала я.

– Это ты интересовалась Роджером Сэмбриджем.

Я призналась, что да.

Рози выдвинула стул и села рядом со мной.

– Он чудной, – начала она. – Во всяком случае, был чудным, не знаю уж почему. Начал захаживать сюда прошлым летом. Появлялся по вечерам, садился вон в то кресло с короткой ножкой, спиной в угол, брал три полпинты пива и никогда не говорил ни слова. Такое ощущение, будто он наблюдал за людьми. Иногда доставал из кармана маленький блокнот и карандаш и что-то записывал. Однажды я спросила его: «Вы репортер?», и этот черт зарычал на меня. «Ар-р-р!» Зарычал! Как пират Джон Сильвер или кто-то вроде. Он всегда очень быстро убирал свой блокнот, я ни разу не смогла ничего рассмотреть. Сначала я думала, он делает рисунки для газет, но он писал, а не рисовал. Однажды я спросила Берта Блейна – Берт до несчастного случая был церковным сторожем в Святом Варнаве в Бичинг-Нортон. Ему можно задать любой вопрос об англиканской церкви, он все знает. В общем, Берт сказал, что он – имею в виду Сэмбридж, а не Берт, – вырезал из дерева все на библейскую тему. Особенно мизерикордии. Ну, знаешь, эти штуки с обратной стороны сидений в церкви. Вырезал там крошечных дьяволят. Терпеть их не могу. У меня от них мурашки по телу – все равно как если летучие мыши в волосах запутались или гусь прошел по твоей могиле.

Она нервно хихикнула и показала рукой на миниатюру над вывеской бара «Гусь и подвязка», на которой разъяренный гусь схватил подвязку растрепанной смеющейся официантки, растянувшуюся до невероятных размеров. Я полагаю, зрителю предлагалось улыбнуться при мысли о том, что случится, когда гусь отпустит подвязку.

– Значит, вы не смогли его разговорить? – спросила я.

– Господи, нет! Он был не из таких. Угрюмый, вот подходящее слово. Вот что я сказала Мордекаю. Угрюмый. Ясно дает понять, что не хочет ничьего общества.

– Или вопросов, – добавила я.

– Точно, – согласилась Рози, грызя накрашенный красным лаком ноготь. – Мне это в голову не приходило. Кроме того, – добавила она, – у него был жуткий артрит, к нему даже было страшно прикасаться. Странное занятие для такого человека – торчать в сырых, продуваемых сквозняком церквях.