— А я стану твоей правой рукой — и ты не пожалеешь! Труд-то у тебя какой? Изматывающий. Нет разве? Ты же так устаешь… Значит, заместитель тебе хороший нужен. Верно?

— Не все так просто…

— Кончай сказки сказывать. Дело решено. А раз так, я тут остаюсь. Постели мне — спать хочу.

— А… Но… это же мой дом!

— Смерть как не люблю повторять одно и то же. И не забудь: с утра чтоб лепешки горячие, сыр, ну, там, молочко парное. Как светать начнет, даже чуток пораньше. Денек у нас завтра с тобой, чую, тот еще будет.

Чтобы выспаться, Жару хватало часов трех, и он всегда мог подняться, когда это было необходимо, и обычно вставал задолго до рассвета. Подкрепившись черствым хлебом с финиками, он вышел из хижины Бекена и заглянул в хлев, где обнаружил откормленную ухоженную корову, глядевшую на него невыразимо кроткими очами. Кто же не знает, что в каждом из подобных животных воплощена богиня любви Хатхор, и потому взору коровы присуща несравненная красота.

Угадал Жар, как в воду глядел. Как с ночи думал, так поутру и вышло: вот он, горшечник, и два мордоворота при нем. И у каждого — по дубине. Бекен, значит, не собирался уступать и решил, что грубое воспитательное воздействие отобьет у смутьяна охоту докучать добрым людям.

Увидев, что все трое вошли в дом, Жар вышел из хлева, чтобы послушать буханье дубины, обрушивающейся на ложе, на котором, по всем разумным прикидкам, еще должен был возлежать непрошеный гость. Когда удары стихли — надо думать, приспешники Бекена сочли свою миссию выполненной и прекратили разорять ни в чем не повинную постель, — Жар рванул дверь на себя.

— Не меня ли ищете?

Вздрогнув от неожиданности, смутившийся гончар поспешил укрыться за спинами своих прихлебателей. Один ринулся было на юношу, но Жар схватил табурет и, использовав его сначала в качестве щита, а затем — дубины, уложил противника на пол. Другому удалось ударить юного великана в левое плечо, однако ответный удар кулаком не только заставил нос противника взорваться, но и повалил воителя на спину — раскинутые руки и вытянувшееся тело образовали подобие креста, из верхней оконечности которого сначала забила ключом, а потом потекла тонкой струйкой темная кровь.

— Кроме тебя, больше никого не осталось, Бекен.

Гончар закатил глаза.

— Как же ты меня достал! И как кинул! Я знал, что ты скот, но ты еще и тупица. Гляди у меня, выкинешь еще что, руки переломаю… Чем горшки лепить станешь? Дошло до тебя?

Гончар торопливо закивал головой.

— Убери с глаз моих этих прощелыг. И на стол мечи, что есть в печи. Я проголодался.

С какой вызывающей горделивостью шествовал Жар, сопровождаемый гончаром Бекеном, по дороге, ведущей к Месту Истины, мимо пяти укреплений. На каждой заставе горшечник знакомил стражей с Жаром, представляя его не иначе как своего заместителя. Писец Кенхир, конечно, сообщил охране о появлении нового молодого помощника, но никто не ожидал от новичка столь стремительного продвижения по служебной лестнице.

Давно уже гончар не приходил на площадку помощников так рано. Даже кузнец Овед, слывший ранней пташкой, еще не проснулся.

— Подъем! Вставайте все! — взревел Жар громогласным голосом, и эта команда подняла на ноги всех помощников, которым позволено было жить рядом с деревней.

Разбуженные работяги испуганно недоумевали: что за бедствие обрушилось на Место Истины?

— Бекен говорит, что все вы — лодыри и лежебоки, — объявил Жар, — и с этим безобразием пора кончать. Все вразброд: всяк ковыряется на особицу, корпит над своей безделицей, а до соседа ему и дела нет. Так жить нельзя. С сегодняшнего дня все мы дружно помогаем разгружать доставленные съестные припасы, а то доселе была одна лишь волынка и суматоха. И еще я собираюсь прошвырнуться по рабочим местам: погляжу, чем вы там занимаетесь и управляетесь ли в срок.

Еще не проснувшийся кузнец не выдержал:

— Что ты такое плетешь… Еще чего выдумал… Бекен нам такого не велел!

— Зато велел мне. И я изо всех сил стараюсь выполнить его приказ.

Гончар гордо выпятил грудь. Как-никак, распоряжения этого Жара укрепляли его авторитет, несколько, приходилось признать, подорванный.

— Должен вам сказать, — начал он, — что ваша распущенность дошла до неслыханных пределов. Поняв, что в одиночку навести порядок трудно, я решил обзавестись новым помощником: он будет отвечать за ход работы и строго следить, чтобы все исполнялось как следует.

Жар ткнул пальцем в молодца с необычайно мускулистыми ногами.

— Сгоняешь на равнину и соберешь тамошний народ. Что за дела? Они уже вкалывать должны, а еще до работы не доплелись. Мы что, чинуши какие на казенном жалованье, чтоб до полудня дрыхнуть?! Мы же помощники Места Истины. Дай только волю лени — засосет вмиг, заест. А тогда уж увольнять придется толпами, гнать позорников поганой метлой — толку-то от них все равно не жди.

Видимо, слова новичка показались собравшимся убедительными. Никто не возразил.

— Бекен первым подаст пример, — уточнил Жар. — Он за день вылепит больше сосудов, чем за два предыдущих месяца.

— Да-да… Обещаю.

— До всех нас должно дойти, что дело, которым мы здесь заняты, очень важное. А проверку я начну с тебя, кузнец.

— Думаешь, сможешь?

— А ты меня всему и научишь.

Бракосочетание Мехи и Серкеты удалось на славу. На пышную свадьбу пожаловало больше пяти сотен гостей, цвет фиванской знати, все верховные сановники… Не хватало лишь Рамсеса Великого, но престарелый царь не покидал своего дворца в Карнаке, где трудился вместе со своим писцом Амени, который до предела ограничил приемные часы.

Еще не протрезвевшая Серкета возлежала на подушках. Обширная усадьба ее отца опустела, гости разошлись. Мосе, главный казначей Фив, хлебал овощной отвар, прогоняющий похмельную головную боль, а Мехи, спокойный до неузнаваемости, сосредоточенно глазел на лотос, распустившийся в большой чаше.

Кругленькому толстячку с крепким телом и хорошо развитыми мышцами перевалило за пятьдесят, но степенностью и солидной малоподвижностью он так и не обзавелся. Напротив, юркий Мосе вечно пребывал в заботах и хлопотах, и хотя рано появившаяся плешь придавала ему сходство со жрецом из какого-нибудь храма, обряды и тем более священнослужители его ничуть не занимали, С младых ногтей Мосе полюбил игру с числами и заинтересовался властью; решив, что пусть уж богам служат другие, сам он не уставал обогащаться, а став вдовцом, лишь умножил свою алчность. Такую же страсть к стяжательству он учуял в Мехи, а потому позволил дочери убедить себя в том, что именно такой зятек ему и нужен.

— Ты счастлив, Мехи?

— Прием удался на славу, что и говорить. И дом у Серкеты просто ослепительный.

— А ты принят в высшее общество… Ладно, все это хорошо, но давай потолкуем о твоем будущем, не против?