Чапин не смотрел на шкатулку, его глаза были устремлены на Вульфа.

– Я говорил вам, сэр: я познал, что такое жить милостыней. Теперь я узнал, как жить без нее.

Он дважды наклонил голову, как лошадь под дождем, резко повернулся на каблуках и захромал к двери. Я оставался на своем месте: мне не хотелось выходить в прихожую помогать ему одеться. Мы слышали, как отворилась и затворилась дверь.

– Убери эту злосчастную шкатулку, Арчи, ей не место на полу, – вздохнул Вульф.

В то утро я больше не выходил из дому. От парней поступали обычные донесения: ничего нового. Фред Даркин, давясь от смеха, сообщил по телефону, что он и его коллеги составили блестящую процессию, сопровождая Чапина до дома Вульфа. После этого они отдыхали за углом на Десятой авеню, ожидая известия о кончине Вульфа. Потом они так же торжественно проводили Чапина домой.

После ленча я сел в машину и отправился на охоту за Хиббардом. У меня было столько же шансов отыскать его, как и получить любовную записку от Греты Гарбо, но все равно я продолжал разнюхивать все вокруг.

Я решил нанести визит в контору Фердинанда, биржевого маклера. Мне было известно, что Хиббард вложил часть своих средств в компанию «Голбрейт и Бауэн», которая, видимо, спекулировала ценными бумагами. Поэтому я считал, что от Бауэна я могу услышать о Хиббарде больше, чем от всех остальных членов Лиги. Деньги – это все-таки деньги!

Войдя в офис на двадцать первом этаже одного из зданий на Уолл-стрит, я сказал себе, что надо повысить долю Бауэна в общем котле, независимо от того, что сказано в банковском донесении. Аренда только этого помещения стоила им черт знает сколько. Дельцам средней руки это было не по карману. Вся обстановка, включая полированный пол с толстым ковром, наводила на мысли о том, что в качестве стенографистки они наняли бы как минимум герцогиню!

Меня провели в личный кабинет Бауэна. Размерами он походил на танцевальный зал, а лежащие на полу ковры вызывали необоримое желание разуться и погулять по ним босиком. Бауэн сидел за очень элегантным письменным столом, на котором не было ничего, кроме «Уолл-стрит джорнал» и красивой пепельницы. В одной руке у Бауэна была длинная толстая сигара, над которой вился душистый дымок. Я подумал, что, очевидно, это настоящая турецкая сигара, хотя сам никогда таковой не пробовал.

Мне этот тип не нравился. Если бы мне предложили «пришить» это убийство ему или Полю Чапину, я бы подбросил монетку…

Он воображал, что оказывает мне великую милость, предлагая присесть. Если бы это был прожженный делец с сомнительной репутацией, я бы смирился. Но вот такая птица, воображающая себя помесью Джона Рокфеллера и лорда Честерфилда, в то время как в ней не было ничего ни от первого, ни от второго, вызывала у меня желание дать ему затрещину.

Я сказал Бауэну то, что говорил им всем: мне хотелось бы услышать о его последней встрече с Хиббардом. После долгих раздумий он наконец вспомнил, что последний раз они виделись более чем за неделю до исчезновения Хиббарда, в театре. Ничего такого не было сказано, что имело бы отношение к теперешнему положению вещей.

Я спросил его:

– У Хиббарда имеется доля в вашей фирме?

Он кивнул:

– Да, уже давно, но он не увлекается спекуляциями. Он вкладывает деньги в ценные бумаги.

– Вы могли бы мне помочь какой-нибудь ценной информацией. За несколько дней до исчезновения не сделал ли он каких-либо необыкновенных распоряжений? Не потребовал ли свои деньги?

– Нет. Счет Энди вот уже две недели не участвует в сделках, и никакой инструкции он не оставил.

На этом мы распрощались.

От шести других я узнал столько же, сколько от Бауэна, и это прекрасно демонстрировало «продвижение вперед» в поисках Хиббарда. Это был триумф! Поэтому я возвратился домой к обеду в самом «радужном» настроении. Обрадовало меня и то, что, пока я находился у Бауэна, какой-то недоросль нацарапал на двери моей машины несколько ругательств. Мне все так опротивело, что я не хотел даже слушать застольные беседы Вульфа, который во время еды совершенно забывал, что на свете существует такая вещь, как расследование убийства.

После ужина мы пошли в кабинет.

В отчаянии я начал подробно описывать Вульфу все свои бесплодные странствия этого дня, но он тут же попросил меня принести ему атлас и стал рассматривать карты. Ему бы следовало думать о деле, а он развлекается игрушками. Их у него было много, но больше всего я ненавидел атлас. Я еще немного повозился с каталогом луковичных растений и книгой расходов, потом запер все это в ящик и подошел к столу Вульфа, чтобы узнать, что он делает. Он изучал Китай! Атлас у него был великолепный. Вульф развернул складную карту и путешествовал по Востоку.

Не потрудившись даже пожелать ему спокойной ночи, я взял со стола «Черт побери деревенщину» и пошел к себе наверх, завернув только на кухню за молоком.

Облачившись в пижаму и домашние туфли, я уселся в свое самое удобное кресло под торшером, поставил молоко на журнальный столик и принялся за чтение произведений Поля Чапина. Я решил, что пришло время ликвидировать пробел в моих знаниях и сравняться в этом отношении с Вульфом.

К одиннадцати часам я совершенно скис. Молоко было все выпито, и у меня не было никакой надежды познать то, что нашел в этой галиматье Вульф.

Дело закончилось тем, что я бросил книгу на стол и нырнул под теплое одеяло.

Утром в субботу все началось сначала. Хотя я и не верил в успех, я все же продолжал свои поиски – очевидно, потому, что никогда не бросал дела, не доведя его до конца. Без четверти час я позвонил Вульфу, надеясь, что он позовет меня домой к ленчу, а вместо этого он дал мне новое поручение. Сказал, чтобы я где-нибудь перекусил на скорую руку и сразу же отправился к Мансолу. Дитсон позвонил и сообщил, что он получил дюжину луковиц новой разновидности мильтонии, которые только что прибыли из Англии, и предложил Вульфу пару луковиц, если он пришлет за ними.

Когда в разгар расследования какого-нибудь серьезного дела Вульф посылал меня охотиться за его проклятыми орхидеями, я даже не злился, а просто чувствовал себя ослом. Но на этот раз я не так уж переживал, поскольку не верил в целесообразность того, чем занимался.

Я вернулся на Тридцать пятую улицу около половины четвертого и сразу же отнес луковицы Вульфу. Он их не только осмотрел, но ощупал и буквально обнюхал, а потом велел отнести наверх Теодору.

Я все сделал и хотел зарегистрировать новые луковицы, но Вульф сказал:

– Арчи!

По тону его голоса я понял, что мне предстоит выслушать длинную речь. Начало ее было примерно таким:

– Ты то и дело даешь мне понять, что я не уделяю достаточно внимания твоему делу. Как правило, ты бываешь неправ. Мы должны выбирать лишь многообещающие пути. В любом виде искусства, а ты должен согласиться, что я артист своего дела, секрет успеха заключается в том, чтобы уметь избавиться от лишнего, ненужного…