Ют беззвучно раскрыл рот, выпучил глаза и умер в объятиях Анлодды. Она отшвырнула его мертвое тело, словно манекен. «Вот так и мне нужно будет поступить с Медраутом, как только выдастся случай увести его подальше от посторонних глаз». Но ростки сомнения против воли Питера прорастали. Питер гадал, отважится ли когда-нибудь на такое — убить того, кого он знает, взглянуть в глаза юноши и закрыть их ударом кинжала.

В зарешеченных окошечках начали появляться удивленные лица.

— Где принц? — вопросил Питер. Он не спускал с девушки пристального взгляда и держался так, чтобы она не оказалась у него за спиной.

Анлодда подошла к одной из дверей и объявила:

— Вот принц Гормант. Принц, это Ланселот из Лангедока, посланный Артусом освободить тебя и возвратить тебе престол Харлека.

Мужчина сорока-сорока пяти лет выглянул из темницы, удивленно созерцая пришедших ему на выручку.

— Великие воины! — выговорил он с сильным валлийским акцентом. — Хвала Господу и его пророку Иисусу за то, что вы явились! Клянусь Иисусом и моим боевым топором, мы прогоним этих безбожных свиней из города!

Питер с сомнением посмотрел на принца. Духом тот вроде был крепок, но физически здорово сдал — совсем как Терри Андерсон «Один из американских дипломатов, полтора года пробывший в заложниках в Иране.», когда вернулся из Ирана. Сколько он тут пробыл? Несколько недель? Кей разрезал веревку, стягивающую засов, а великан Бедивир отворил дверь темницы.

Гормант хотел выйти из камеры с королевским величием, но ноги его подкосились, и он опустился на пол. Наверняка он несколько дней крошки во рту не держал.

— Давайте.., освободим остальных, — прохрипел он, когда Кей и Бедивир помогли ему подняться на ноги.

А Питер не спускал глаз с вышивалыцицы-принцессы-убийцы-неизвестно-кого.

Пока другие помогали принцу, Анлодда занялась тем, что перерезала одну за другой веревки и отворяла засовы на дверях темниц. Вскоре свободу обрели около сотни харлекских воинов. Большинство из них столпилось в коридоре, другие пока оставались в темницах. Вид у всех был измученный, подавленный.

Анлодда вернулась к Горманту и тихо проговорила:

— Отец, я не сказала им. Понимаешь?

Питер отшатнулся.

«Как-как она его назвала? Чего не сказала? И кому?» Гормант смерил девушку взглядом.

— Я обязан тебе жизнью, клянусь Господом и Девой Марией. Если когда-либо тебе понадобится мое покровительство, проси, и обретешь его. Но я хочу спросить тебя… — Он отвернулся от девушки, и с трудом скрывая владевшие им чувства, спросил:

— Я не знаю тебя. Почему ты зовешь меня отцом?

Миновав гробницу, Корс Кант полз так долго, что потерял счет времени. Наконец впереди он увидел пятнышко света. Это оказалась дырка в очередной перегораживающей коридор каменной кладке. Однако туннель перед кладкой настолько сужался, что, даже протянув руку, Корс Кант не мог дотянуться до расшатавшихся камней. Он в ловушке!

Корс Кант сжал плечи так, что их свело судорогой, протиснулся вперед. Но что-то держало, не пускало его. «Мои сандалии! Они за что-то зацепились!» Юноша отполз назад, но не обнаружил ничего, за что могли зацепиться сандалии, обреченно вздохнул, расшнуровал их и снова пополз вперед.

Снова что-то помешало ему продвинуться. На этот раз это оказался нож. Недолго думая, бард распустил ремень, бросил его и рванулся вперед, к свету. Кружилась голова, мысли метались и путались. «До сих пор на меня действует зелье Анлодды», — решил Корс Кант.

Но алчный туннель не желал отпускать его. У юноши осталось одно-единственное сокровище, но его он крепко сжимал левой рукой.

«Нет!» Он дернулся, пытаясь протиснуться вперед, но арфа вместе с ним прочно застряла в этом бутылочном горлышке, привязанная веревкой к оставленному ремню. А Корс Кант, изо всех сил вытянув правую руку, едва дотягивался кончиками пальцев до камней полуразрушенной кладки, до желанной свободы.

Арфа, подарок от Мирддина в честь того, что он выдержал первое бардовское испытание, не давала обрести ему свободу!

«Нет! — Корс Кант закрыл глаза, отвернулся от света. — Хватит упрямиться! — подсказывал ему чей-то голос, на сей раз, похоже, его собственный. — Это всего лишь арфа. У Мирддина их десятки — в сундуках и коробах».

«Но она моя! Я могу развязать веревку и…» Бард застрял основательно: правая его рука вытянулась вперед, к каменной кладке, к воле, левая закинута назад, и кончики пальцев едва касались арфы. Юноша попытался отползти назад, но не смог пошевелиться. При этом он все же ухитрился задеть локтем потолок туннеля, и на него сверху осыпалась вековая пыль.

Он едва-едва касался арфы, он не мог ее ухватить за край и потянуть вперед. И еще Корс Кант понимал: если он попробует отползти назад, произойдет обвал, и тогда ему суждено навеки остаться здесь, превратиться в стражника гробницы, где лежит мумия какого-то мальчика.

«Будь проклята твоя гордыня! Это всего лишь вещь! Она тянет тебя назад! Из-за нее ты чуть не утонул, из-за нее тебя чуть не убили около бань. Брось ее!» «Нет, — наконец решил юноша. — Не могу! Это часть меня, ради нее я столько совершил в жизни с тех пор, как был еще безымянным!» Он снова вытянулся, как только мог, прикоснулся к камням кладки. Несколько резких ударов по расшатавшимся камням — и он свободен! Но для этого нужно было проползти еще несколько футов.

Слезы катились по щекам Корса Канта. Поспешно, пока не передумал, он высвободил левую руку, вытянул ее вперед. Его драгоценный инструмент остался позади, навеки похороненный под падающей сверху пылью.

«Прощай, моя старая подруга, — грустно подумал он. — Прости, я должен уйти. Вперед, к свету!» Оставшись в одной холщовой рубахе, юноша рывком дернулся вперед и нанес удар по каменной кладке.

Еще удар. Еще… Резкая боль в костяшках пальцев. «В кровь разбил, наверное, — отрешенно подумал юноша. — Неужели плата за свободу состоит в том, что я никогда больше не смогу играть?» Все было бесполезно. Потолок обрушился вновь. Юноша дико закашлялся, погрузился в темноту. Его последний удар сокрушил стенку — ровно настолько, что он смог просунуть в образовавшийся пролом руку. Плача от боли, он выхватил из кладки первый камень, потом еще один. Наконец ему удалось протиснуться в новый коридор, где он без сил повалился на пол.

Взметнулось облако пыли, ослепило его. Когда пыль осела, Корс Кант обернулся и посмотрел на дыру, из которой только что вылез. И не увидел ни ремня, ни сандалий, ни арфы. Дыра закрылась, потолок обвалился окончательно.

«Там, позади, осталась моя жизнь, — в тоске подумал юноша. — Теперь я больше не бард». Но в ушах у него звучал собственный голос: «Хватит разыгрывать дурную греческую трагедию! Может, еще раба позвать, чтобы он совершил за тебя твое же самоубийство? Или ты все же решишься сделать это сам?» Корс Кант догадался: снова дух покинул его тело, как тогда, на берегу моря, и теперь бьется о потолок. Он смотрел сверху вниз и видел мириады себя: напуганного маленького мальчика, которого чуть не похоронило под обвалом, циничного скептика, отвергающего любую благородную мысль, изначально считая ее притворной, будущего сказителя, записывающего рассказ о собственных приключениях даже сейчас, сидя в подземелье и дрожа от страха, но все же пребывая в поисках драматического поворота, который повергнет будущих слушателей в священный трепет, бесстрастного наблюдателя, парящего под потолком и взирающего с высоты на остальные воплощения, смеющегося друида, сознающего, что все воплощения, включая и это, — всего лишь крошечные частицы целого, содержащего и их, и еще десятки тысяч воплощений.