вздохнул: как не пойти на поводу у единственного ребенка?

Показал. И крепко запер, собираясь на заседание совета. И ласково поцеловал дочку в остренькую крепкую грудь.

Новый раб сидел в специальной комнате для строптивых. Руки его были скованы наручниками, цепочка от них — продета в кольцо в стене.

Отец думал, что запер его от дочки? Ха! Агюй приложила к замку искусно сделанную копию отцовского пальца и вошла.

Раб поднялся. Машина заложила в него необходимый набор правил этикета.

Ладони Агюй вспотели — раб был высок, с хорошо выраженной мускулатурой, с красивым загаром по всему телу.

Мужские органы у него, наверное, мягкие и шелковистые, не то, что костяной вырост под пузом у соседского Вйинга, который зажал Агюй в клубе и попытался преодолеть её барьеры.

Куда ему! Агюй так исцарапала и искусала министерского отпрыска, что он на месяц-сёку исчез из столицы, да и потом долго не смел показаться ей на глаза.

Дурак! Думал, если девушка терпит поцелуи парня, так готова отдать ему целостность?

А этот раб — мягкий и гладкий. Ему нечем проколоть упругую плеву девственности.

Да и не позволит никто. Это она может лишить его мужского самомнения. И он будет плакать от боли, как кухонный мальчишка или раб-колокольчик.

Или не будет? Уж очень крепкий на вид. Не всё же убила в нём эта ужасная машина подчинения?

— На колени, раб! — приказала Агюй. — Помнишь ли ты своё имя?

Парень кивнул и опустился на пол, покорно склонив голову.

Агюй поморщилась и слегка стегнула его стеком.

— Ты должен говорить: да, госпожа!

— Да, госпожа, — механически отозвался раб.

Как же это скучно! Такой здоровенный, опасный, скованный — и опять словно кукла!

Злые слёзы выступили у Агюй, и она изо всей силы ударила парня стеком, так, чтобы на белой коже вспухла красивая алая полоса.

Раб не вздрогнул, но поднял голову, и холодные синие глаза так обожгли Агюй, словно ударили по лицу плетью.

На один маленький миг девочке стало страшно. Судорога прокатилась по её телу и сладко стянула живот.

— Повернись-ка спиной, — сказала она, повеселев.

В кармане её домашнего халатика лежала любимая игрушка-вибратор. Похоже, это всё-таки будет забавно. Вот только руки…

Как же он будет умолять её со скованными руками? Да и в комнате для строптивых уж больно скучно — четыре голых стены. Стоя, она, что ли, смотреть на него должна?

Агюй решительно отстегнула раба, сняла с него наручники и скомандовала:

— А ну, марш за мной!

Раб кивнул — приподнял и опустил голову, но потом опять ожёг её холодом синих продолговатых глаз.

Растягивая удовольствие, девочка решила сначала поужинать и попугать нового раба.

Когда юный Бай принёс ей ши, она заставила его сесть на скульптуру отцовского фаллоса, украшавшую столовую.

Бай пялился на каменное острие, размазывая по чёрным щекам слёзы, а она хохотала сначала, пока не оглянулась на нового раба.

Тот стоял, опустив глаза в пол, но вся его прямая спина выражала отвращение и презрение к ней. И Агюй стало вдруг не смешно. И ароматные кольца ши показались ей безвкусными.

Она не успела осмыслить того, что произошло. Потому что позвонил отец.

Домашний коммуникатор был предусмотрительно развёрнут так, чтобы папа не увидел выпущенной на волю игрушки.

Советник сообщил, что не приедет к ужину, а возможно, задержится на всю ночь и пропустит завтрак.

Любящая дочь капризно выпятила губки, но возликовала в душе. И с неожиданным трепетом скосила глаза на обнаженное тело нового раба. Почему он так волнует её?

Агюй щёлкнула когтями, отсылая Бая.

Не лучше ли снова запереть этого новичка? Но… Но ведь это не с ним, а с ней что-то не так? Может, она стала слишком взрослой, и теперь вот так горит и играет кровь?

Ничего, она умеет контролировать себя. Ещё как умеет!

Агюй направилась из общей столовой в собственные апартаменты. В зале ей показалось слишком помпезно, и она привела новую игрушку в малую спальню, где была и подходящая мебель, и коллекция плёток из колючей кожи боо и ха, и целая выставка вибраторов, которых так боится глупый Бай.

Девочка взяла плётку и до боли сжала холодную рукоять.

Сегодня знакомое движение почему-то не прибавило ей уверенности. Она смотрела на красивое загорелое тело раба и боялась, что он поднимет глаза.

Нужно запретить ему смотреть на неё! Но… Не будет ли это слабостью?

— Как тебя зовут, раб? — вырвалось у Агюй почти против воли.

— Шэн, госпожа, — он не поднимал глаз, и девочка приободрилась.

— Ты помнишь, откуда ты родом, Шеен? — имя пленника она растягивала и коверкала.

— Нет, госпожа, не помню, — голос его не был ни испуганным, ни подобострастным. Он был грустным, словно зверь, как и человек, мог сожалеть о чём-то.

— Тебе грустно? — вырвалось у Агюй такое, что принято только между подружками, и она испуганно закусила коготь на указательном пальце левой руки. Правая — ещё крепче вцепилась в плеть.

— Да, мне грустно, — сказал Шэн. — Пленником быть плохо. Представь, что тебя разлучили с отцом и посадили в железную клетку.

— Но я… — растерялась Агюй. — Меня нельзя посадить в клетку! Мой папа… — она замолчала.

Агюй была уже всё-таки не семилетней девочкой, чтобы начать объяснять свои беды ручной мунгу или собаке.

— Любого можно посадить в клетку, — сказал Шэн и поднял глаза. Они были нестерпимо синие. Раб смотрел и резал, резал её на куски! — Любому может быть больно. Даже таким, как ты, хоть чувства твои и вывернуты наизнанку.

— По… почему? — растерялась Агюй. — Почему вывернуты?

— Ты смеешься, когда другим больно.

— Но Бай — животное! Раб — это зверь, а не человек! — в её голос вернулась уверенность.

— Больно одинаково, — сказал Шэн. — Рабу, тебе, мне. Просто больно.

— Ты… — рассердилась Агюй, — Ты не можешь так говорить!

— Отчего это вдруг? — усмехнулся Шэн, и глаза его сузились от гнева, а Агюй потеряла дыхание. — Я вижу, что ты — тоже человек. Бывший. И худший, чем свободные люди. Когда-то алайцы были такими, как я. Но они выродились под лучами своего солнца. Мутировали. Ты больше похожа на крокодила, чем на девочку, бедная.

И Агюй заплакала.

Он был голый, со следами от наручников и цепей, но он был сильнее её. Это так нехорошо, так неправильно…

— Не плачь, — сказал Шэн. — Слезами тут ничего не исправишь. Будем исправлять иначе, да? — Он наклонился к ней и мягкими белыми пальцами вытер слёзы. — Ну, маленькая, ну не плачь? Я не рассчитывал на такую помощницу, но ты мне пригодишься, хорошо?

Агюй судорожно кивнула.

Эйгуй Юшен церемонно развернул обёртку из золотой фольги и протянул табак хозяину дома, чтобы тот взял первую, самую ароматную щепоть.

Советник по торговле Чеген наклонился, пошевелил носом,