– Ой, девочки, кажется, меня опять тошнит.

– Заткнись, пожалуйста!..

Из трёх подаренных хризантем целой осталась только одна – у Иры.

Она тайком от родителей пронесла её к себе в комнату и поставила в вазу на подоконнике.

Ночью мобильник на её тумбочке ожил, загудел, как шмель на стекле.

Пришла эсэмэска от Кирилла: «Я тя крч лю».

Ира крепко спала и не слышала.

Телефон погас.

А белая ночь за окном на набережной сияла в полный накал.

Река остановилась на приливе и во всю ширь зеркалила.

Цвела черёмуха.

Стояли те случайные тёплые дни и ночи, которые всегда заканчиваются неделями холодных дождей – перед летом настоящим.

Из-за тумана утро было прожито Зыковым сокращённо – без кофе и теленовостей.

Он долго тащился в пробке у моста в окружении расплывчатых красных тормозных фонарей, потом на ощупь по шоссе, прежде чем рейка шлагбаума авиабазы поднялась, но не скрылась в тумане (как будто стало светлее).

Вдобавок погасли прожекторы в конце рулёжной дорожки – значит и у метеослужбы хорошие новости.

Сильными хватами за перила по звонкой винтовой лестнице Зыков вознёс себя на вышку.

Было 7:45.

Капитан Грибов сидел в наушниках спиной к Зыкову.

– Погоду, погоду давай! – втолковывал он в микрофон.

– Туман инверсионный. Видимость – ноль-четыре, – донеслось из динамиков. – Температура – плюс два…

За своим столиком медсестра Дина Павловна уже расправляла манжету тонометра.

Зыков подсел к ней.

– Как приятно видеть счастливого мужчину!

Жамкая резиновую грушу, она откровенно любовалась им, как «своим», его короткой стрижкой-«британкой» со слегка подвинченной чёлкой. Рассматривала сначала слева (он это чувствовал), потом – справа, опять, наверное, удивляясь, как по-разному изогнуты его охряные брови. Пробежала добрыми глазами по лицу, блёклому, как у всех шатенов. Попыталась заглянуть в глаза. Зыков отвёл взгляд в сторону, но, опять же, не рассердился.

– Как поживает молоденькая красотка? – спросила Дина Павловна.

Зыков принялся рассказывать, как они вчера весь вечер играли «с ней» в шашки – и в «поддавки», и в «Чапаева». И у неё сломался ноготь. Как она потом лихо обрезала остальные. И кончики пальцев оказались у неё прозрачные!

Уже несколько ревнуя, Дина Павловна потрепала Зыкова по голове и удалилась.

Зыков настроил бинокль. Из тумана на бетонку выходили гуси.

«Команды на взлёт ожидаете? Сейчас будет вам…»

Он достал из железного шкафа старую «тулку», с балкона выстрелил холостым. Оранжевый огонёк из дула стал на мгновение единственным ярким пятнышком в бездонной серости мги.

Когда Зыков зашёл обратно в диспетчерскую, на часах было ровно восемь.

Капитан Грибов повернулся на кресле, с наслаждением изогнулся и вытолкнул себя с рабочего места.

– Привет самураям! – сказал капитан.

Их руки схлопнулись.

– Картечью надо было. Сейчас «борт» придёт из Центра. На день рождения к Крестовскому большие люди летят. Вот ты бы к ним и со свежатинкой на подносе…

«Самураи, значит. Ну-ну, подколол, господин офицер. Без этого мы не можем», – подумал Зыков. И будто по подсказке сменщика достал мобильный телефон, выбрал из списка строку, состоящую из двух иероглифов, и нажал «вызов».

На экранчике высветилось фото девушки-японки.

Теперь-то Зыков уже с одного взгляда мог определить среди нескольких азиаток японку. Сразу отмёл бы кореянок – наиболее кукольных и желтокожих. У китаянок – у тех лицо круглее и кожа бледнее. А у японок (точнее, теперь только у одной-единственной, очаровательной и незабвенной Чи Ёки) – нос длиннее, чем у всех вышеперечисленных наций, и повыше ноздрей, между косточкой и хрящиком, – сдавленность.

А глаза – выпуклые, как у дельфина, и такие же сизоватые, морские…

Теперь он моментально бы отличил японку от любой другой «узкоглазенькой», а тогда, в Москве, уже поговорив с Чи и даже спев с ней дуэтом «Туман яром…», наутро с горькой досадой обнаружил в холле гостиницы, что «все они на одно лицо» и он столь глупо может потерять её!

Тогда она первая улыбнулась…

Необъяснимая тяга японцев к русской мелодике привела её однажды в токийскую консерваторию, а через Интернет – и на этнический фестиваль в Москве.

Она неплохо изъяснялась фразами из русских песен. Зыков водил её по славным местам Москвы (от суши-бара она отказалась наотрез).

И перед её отлётом во Внуково они уже обнялись более чем по-товарищески.

Потом был бурный скайп-роман и её прилёт в этот город для совместных выступлений и записи диска…

– Минут через десять они будут в зоне нашей ответственности, – сказал капитан, расписываясь в журнале.

И на прощание только пошевелив с порога пальцами в воздухе, скрылся за дверью диспетчерской.

С Зыковым капитан общался неохотно. «Пиджак». Переучившийся на диспетчера (трое суток через трое – замечательный график) инженер лесозавода в коротком, намеренно тесном, каком-то клоунском пиджаке фиолетового цвета! И губы всегда у него какие-то подозрительно яркие. И вообще – рыжий.

Отталкивали строевика-законника от штатского коллеги и его слава как певца, «балалаешника», и пребывание Зыкова в разводе, и внимание женщин. А в последнее время – особо – слухи об «азиатской малолетке», обитавшей в его квартире…

«Хиросима-нагасака какая-то, блин», – думал капитан обо всём этом.

Кресло ещё было тёплым, когда в него опустился Зыков.

Вслед за гусиной стаей рванула и тройка мониторов перед глазами.

Под Зыковым, вопреки непроглядному туману за окном диспетчерской, потянулись отчётливо видимые в электронной голубизне посадочная и взлётная полосы.

Глазами Mony-А – коренника этой эфирной тройки, – была осмотрена Зыковым «паутина» воздушной обстановки аэродрома. А дальнозоркая, пристяжная, Mony-D позволила ему не только обозреть всё в радиусе ста километров, но и понаблюдать за движением чёрных точек – спугнутых гусей…

Напоследок Зыков глянул на «погодник».

В строке пропечаталось успокоительное NOSIG[37].