То есть изменения погоды не ожидается.

…На звонок не отзывались.

«Наверно, стоит под душем и «во всю глотку» (такое выражение ей нравилось больше всего) распевает свою «Любовь как сакура».

– Айрун чи, ейрен чи, – попытался и диспетчер Зыков исторгнуть из глубины гортани японоподобное звучание, но лишь закашлялся.

«А почему им легко петь в наших регистрах? – начал было думать Зыков, как вдруг вспыхнули недавно погашенные прожекторы на лётном поле.

Метеослужба сообщила о сгущении тумана. На мониторе пропечаталось: «Be ready to Change»[38].

Время было 8:07.

В окошке мобильника по-прежнему искрилась улыбкой Чи Ёка.

«Лолиткой» она лишь казалась. Особенно когда шла с ним по набережной мелкими шажками согласно национальной традиции. Зыкову она была чуть выше локтя. Никогда не брала его под руку. Ну, точно – школьница. Потому, наверно, на сцене так очаровывал их дуэт – русский молодец и восточная «стрекоза».

На людях скромничала. Дома у Зыкова преображалась. Едва захлопывалась за ней дверь, как крохотные туфельки летели в одну сторону, сумочка – в другую. И, послав воздушный поцелуй, она исчезала в ванной.

Зыков звал её «енот-полоскун». Она могла целый день не вылезать из воды, петь томительно-протяжно, без европейского пульса-ритма, лишь на интервале естественного дыхания праздного человека, дремлющего в позе лотоса.

Она звала его в Японию. «Зить и петь. Зить холосё».

Он стучал ей по голове, а потом – по шахматной доске.

Она смеялась…

Загремела металлическая лестница, и в «аквариум» ворвался полковник Крестовский – удивительно подвижный, даже бойкий, несмотря на выдающееся брюхо.

Он наклонился над Зыковым, всматриваясь в экраны и дыша чесноком.

Заметил фото Чи на мобильнике и осклабился в нечистой улыбке старого «ходока» и бабника.

– Слышь, Зыков, а как в постели эти узкоплёночные?

Они оба от природы, как говорится, были «заточены» на женщин, но если полковник всю жизнь прожил «леваком», меняя любовниц, то Зыков проблемы брака намеревался решать сменой жён.

– Как с ними, а? Есть разница?

Уже не раз Зыков втолковывал полковнику, что эта тема не обсуждается. Полковник никак не усваивал. Молчание теперь было единственно возможным ответом Зыкова. Тем более, что гостевой «ил» в виде крестика показался на мониторе в зоне авиабазы. И в динамиках послышалось:

– Доброе утро от экипажа. Курс сто сорок. Схема.

– «Семнадцатый», вас понял, – ответил Зыков. – Условия запишите. Магнитный курс – восемьдесят. Видимость – четыреста.

– Будем садиться.

– Вас понял. Прожекторы поставлены по полной.

На часах было 8:14…

Полковник умостился в кресле дублёра. А Зыков стал набирать эсэмэску.

«Люблю мою маленькую бродяжку…»

Она объехала весь мир.

У неё папа «много работа – много деньга».

Даже фамилия у неё была дорожная. Чи Ёка переводилась как «быстро летящая».

…Летит по комнате, вдруг – прыжок, и в ладоши – хлоп!.. Это она на моль охотится.

…Дверца шкафа всегда у неё немного раскрыта, чтобы, пробегая мимо, попутно полюбоваться новеньким платьицем.

…Прежде чем устроить чайную церемонию на полу, на коврике, белит лицо и глаза обводит тушью.

…По ночам эти глаза цвета морской волны вдруг становятся страшными, торжественными. И звуки тогда исторгаются из её груди и не японские, и не русские, а какие-то космические…

Наконец появилась эсэмэс от неё.

Слова не достигали сознания.

«Я уезаю, Зика. Со всем…» (Так было написано: «со всем».)

Полковник у него над ухом кричал в микрофон, а он словно оглох.

– «Семнадцатый!» Ты где пропал? Координаты давай! – орал полковник. – Откуда взялся туманище? Метео! Метео! Что там у вас?..

– Сгущение над озером сто процентов. Валит прямиком к вам.

– Зыков! Уводи на второй заход. Ни черта себе день рождения! Зыков! Оглох, что ли?!

«Я уезаю, Зика, со всем…»

Он ничего не понимал. Лицо его наливалось венозной кровью. Веснушки исчезали. А губы бледнели…

Вот уж истинно – завис. Казалось, даже курсоры на мониторах перестали пульсировать. Сердце остановилось. Вихрем духовным его вынесло из кресла в какой-то мрак, заложило уши…

«Я уезаю…»

Перед ним выплыли полные ужаса глаза полковника.

– Ты в порядке, Зыков?

Сердце завелось. На часах было 8:19.

– В норме.

– Давай, рули, парень.

– «Семнадцатый», сколько горючего? – не своим голосом выдавил диспетчер Зыков.

– Под завязку.

– Координаты?

– Прошли Лахту – шестьдесят. Магнитный курс – сто сорок.

– Готовьтесь к заходу на второй круг.

– Готовы к снижению в районе «Четвёртого…» Пойдём с первого захода. Иначе вообще на Вологду придётся лететь.

– Что вы там, охренели? – вырвалось у полковника Крестовского.

Голос экипажа изменился – генерал в самолёте дорвался до микрофона:

– Не мандражить, Крестовский!

Полковник прихлопнул ладонью рот:

– Он уже поддатый!

Туман стал настолько густым, что образовались потёки на окнах. Тряпкой полковник панически вытирал стёкла.

Заглянув в диспетчерскую, крикнул:

– Оно ещё хуже стало, Паш! – (Впервые полковник назвал его по имени.)

– Ты, Паш, главное – скомандуй ему на второй круг. А там пусть сам решает.

Зыков ткнул пальцем в Мони-Д.

– Вот он. Идёт на глиссаду, – сказал Зыков. – «Семнадцатый», удаление десять, вход в глиссаду. Полоса свободна.

– Я «Семнадцатый». Шасси, закрылки выпущены.

– Посадка сто двадцать и три. Фары включите!

– Включены.

– Ну, ничего же не видно! – стонал полковник за спиной Зыкова.

– Посадка два, на курсе глиссады.

– Куда он прёт! Япона мать! Ну, совсем же ничего не видно. Давай на второй круг!

«Со всем или совсем? – гвоздило в голове Зыкова. – Со всем записанным музыкальным материалом? Для доработки на студии в Токио?..»

– Ну, куда, ну, куда он валит, на хрен! – стонал полковник.

– Уход на второй круг! Уход на второй круг! – талдычил теперь уже и Зыков.