– Я еду в Италию, – сообщил Бригенти, – по важному и срочному делу. Никто, кроме вас, не должен знать об этой поездке. Рассчитываю на вашу сдержанность.

– Не беспокойтесь на этот счет.

Себастьяно огляделся кругом, словно ища забытый предмет.

– Позвоните профессору Мингарди, – добавил он. – Скажите ему, чтобы он подъехал прямо на летное поле, и как можно скорее.

– Вы отправляетесь на самолете? – вопросительно вскинул брови молодой человек, скорее из любопытства, чем от мысли о риске, связанном с перелетом в военное время.

– На самолете синьора Дубланка, – уточнил Бригенти.

– Понимаю, – пробормотал падре Томас, который не разделял фамильярности, с которой его принципал обращался с банкиром. – Я буду молиться за вас, – добавил он.

– Да услышит вас бог, – ответил тот, изобразив на лице улыбку.

Прибыв в аэропорт на машине, предоставленной в его распоряжение Дубланком, Себастьяно встретил профессора Мингарди, который уже ожидал его.

Он взял друга под руку, и вместе они зашагали к взлетной полосе, где наготове стоял самолет.

– Арестовали Пьер-Джорджо, – вполголоса сообщил он.

– Когда? – обеспокоенно спросил профессор.

– Вчера в Милане, – ответил Себастьяно. – Они обыскали его квартиру.

– Этого следовало ожидать, – кивнул Мингарди. – Но Пьер-Джорджо – человек разумный. Он никогда не будет держать дома ничего компрометирующего. Меня больше беспокоит допрос. Эти люди не знают жалости.

Профессор Мингарди был теоретиком права, известным специалистом по гражданскому и уголовному законодательству.

– Первое, что надо сделать, это предупредить его связного в Комо. Пусть позаботится, чтобы исчезли материалы, которые могут вовлечь других людей, – подсказал прелат.

Антифашистская организация, в которой состоял профессор Мингарди, не занималась пропагандой и не планировала вооруженной борьбы. Она преследовала скорее гуманитарные цели, помогая преследуемым за политические убеждения и жертвам расовой ненависти. Римская церковь, не вмешиваясь в ее деятельность официально, способствовала созданию фронта солидарности, чем и занимался в Лозанне монсеньор Бригенти, который был связан, среди прочего, и с этой организацией. Прибыв в Лозанну, он связался с профессором Аугусто Мингарди, как ему было предписано в Риме. И почти сразу обнаружил, что одним из вдохновителей этой подпольной организации был Пьер-Джорджо Комотти.

Родители Себастьяно Бригенти хорошо знали графов Комотти, но Себастьяно и Пьер-Джорджо никогда не бывали друг у друга.

– Почему его арестовали? – спросил Мингарди.

– Гомосексуализм, – коротко ответил прелат. – Обвинение, возможно, подстроено полицейскими властями. Видимо, в этом замешана ОВРА.[2]Говорят еще о кокаине.

– Другими словами, донос, – заключил профессор.

– Как всегда, когда совершаются блестящие полицейские операции.

– На кого я могу, рассчитывать в Комо? – спросил Мингарди.

– На Джованни Липпи, работника типографии. Это верный человек, решительный и умный. Прощайте!

Мужчины дружески пожали друг другу руки. Пилот ожидал Себастьяно возле маленького одномоторного самолета.

– Вы тот пассажир, которого я должен доставить в Италию? – осведомился он.

– Это я, и я готов, – сказал Себастьяно. – Поспешим.

– Мне очень жаль, синьор, – возразил пилот, – но погода нелетная. Надвигается грозовой фронт.

– Какие распоряжения вы получили от месье Дуб-ланка?

– Доставить вас в Комо.

– Так выполняйте, – отрезал Себастьяно, собираясь подняться в самолет.

Пилот нерешительно посмотрел на него.

– Вы когда-нибудь летали, синьор?

– Летал, разумеется, – сухо ответил Себастьяно.

– В такую погоду?

– И даже в худшую.

В этот момент в облаках открылся голубой просвет.

– Ну что ж, возможно, погода улучшается, – нерешительно пробормотал пилот. – У вас, должно быть, какой-то святой покровитель в раю.

– Вполне возможно, хоть я этого и не заслуживаю, – серьезно ответил прелат.

Маленький Фабрицио с шумом грохнулся с велосипеда на глазах Эмилиано, который следовал за ним, нажимая на педали своего огненно-красного «Велакса». Это падение не причинило большого вреда – осталась только ссадина на колене правой ноги, пораженной полиомиелитом, на которую он припадал при ходьбе.

Эмилиано ласково помог ему подняться и подул на ссадину, стараясь уменьшить боль.

– Ничего страшного, – храбрился Фабрицио.

– Но тебе же больно, – сказал Эмилиано, которого восхищала сила духа и выдержка сводного брата. – Ты сможешь идти?

Фабрицио взглянул ему прямо в глаза и иронически улыбнулся.

– Прихрамывая, я смогу обойти весь свет, – шутливо ответил он.

Эмилиано привязался к этому мальчишке, слабому здоровьем и робкому, но, в то же время, умному и волевому, которого Джанни и Валли без конца высмеивали и дразнили, относясь к нему как к непрошеному чужаку в доме.

Поднявшись, Фабрицио захромал по дороге, с трудом преодолевая боль.

– Садись лучше ко мне на раму, – решил Эмилиано. – А твой велосипед мы заберем потом.

– Если тебе не будет слишком тяжело, – согласился Фабрицио.

Эмилиано поудобнее усадил его на раму и принялся крутить педали, направляясь по пустынной дороге к вилле, которая была уже совсем близко. Малыш обернулся к нему и поблагодарил его улыбкой.

– Тебе нетрудно? – спросил он.

– Нисколько, – успокоил его Эмилиано.

Приближалась первая военная зима. Война, бушевавшая в мире, с каждым днем все больше ожесточалась. Наступили и для Италии трудные дни. Эмилиано знал, что принадлежит к привилегированному классу, но для большинства итальянцев нужда стала реальностью. Угля не хватало, продовольствие распределялось по карточкам. Монтальдо же получали из своих сельскохозяйственных угодий мясо, масло, яйца и муку. Дети регулярно посещали школу в Милане, а выходные проводили в тишине виллы «Эстер», лакомясь блюдами, приготовленными Джильдой.

Подъезжая к вилле, Эмилиано посмотрел на свои наручные часы, которыми особенно гордился. Через полчаса пора было садиться за стол. С тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет, ему разрешили обедать с родителями и их друзьями. В то время как младшим накрывали стол в кухне.