Незадолго до этого и в самый разгар Брусиловского наступления я был командирован в Румынию для выяснения на месте общей там обстановки и для изучения, в связи с нашей подготовкой к Босфорской операции, агентурных сведений о положении в Турции и особенно в районе Босфора, каковые сведения были сосредоточены в центре нашей агентурной разведки Турции, находившемся в Бухаресте.

Так как Румыния была в то время еще нейтральна, а моя миссия имела к тому же и строго доверительный характер, мне пришлось обзавестись штатским платьем, каковое потом осталось при мне в Ставке; это спасло мне впоследствии жизнь при разгроме Ставки большевиками.

Прибыв в Рени, на берегу Дуная, где находилась база нашей речной флотилии, я был встречен ее начальником адмиралом М.М. Веселкиным, моим большим приятелем, с распростертыми объятиями. Он лично доставил меня на своем флагманском судне «Русь» в румынский порт Галац и дал мне ряд советов в связи с моей миссией.

Из обстоятельных разговоров с нашим посланником Паклевским-Козел, с нашим морским агентом капитаном 1-го ранга Н.А. Щегловым и с военным агентом полковником Татариновым, которые все скептически относились к выступлению Румынии, я вынес самое мрачное впечатление о ее боеспособности. Впечатление это еще более усилилось из разговоров с некоторыми румынскими деятелями и из личных моих наблюдений над жизнью в Бухаресте.

Но зато другая часть моей миссии, то есть выяснение положения в Турции, привела меня к отрадным заключениям, так как из всестороннего изучения с главой нашей агентурной разведки и моим другом капитаном 2-го ранга В.В. Яковлевым собранных им и тщательно проверенных сведений оказалось, что обстановка для нашей Босфорской операции весьма благоприятна и что Турция, несмотря на все усилия немцев, почти совсем утратила свою боеспособность.

На возвратном пути мне пришлось выслушать от М.М. Веселкина, ярого сторонника выступления Румынии, жестокую, но, по моему глубокому убеждению, малообоснованную критику скептической точки зрения наших дипломатических и военных представителей в Бухаресте, с которыми он из-за этого был «на ножах».

Провожая меня на вокзал, он передал мне довольно объемистый пакет со словами: «На, возьми и передай это Государю; здесь копченая колбаса и пармезан, которые он любит; только смотри, дай слово, что передашь ему лично, а то иначе всё слопают придворные лакеи и до него ничего не дойдет».

Признаться, такое поручение меня озадачило едва ли не больше, чем вся моя дипломатическая миссия, ибо так-таки «здорово живешь» вручить Императору и Самодержцу Всероссийскому кусок колбасы и сыра — дело не простое.

В тот же день по своем возвращении в Ставку я получил приглашение к царскому столу, но хотя обещание, данное Веселкину, и не выходило у меня из головы, я всё же не решился взять с собой его «подарка», желая посоветоваться сначала с кем-либо из придворных, как мне быть.

После завтрака во время «серкля» Государь подошел ко мне и спросил о результате моей командировки. Окончив доклад я замялся, не решаясь «при всем честном народе», состоявшем из высших сановников и придворных, докладывать и о колбасе с сыром. Государь заметил мое замешательство и со свойственной ему проницательностью, догадываясь, в чем дело, вывел меня из замешательства вопросом: «Должно быть, Веселкин мне что-нибудь прислал?» Ответив утвердительно и доложив, в чем состоит посылка Веселкина, я рискнул прибавить, что обещал Веселкину вручить ее лично Государю.

Государь улыбнулся и сказал: «Напишите Веселкину, что я его благодарю и что свое обещание вы исполнили, а пакет передайте графу Бенкендорфу».

После завтрака я снес пакет гофмаршалу графу Бенкендорфу, который — священнодействуя, — записал торжественно колбасу и сыр Веселкина в толстую книгу подарков «на Высочайшее имя приносимых», и после этого привезенная мною колбаса и сыр долгое время не сходили с царского закусочного стола.

* * *

Выше было уже сказано, что позиционная война на нашем сухопутном фронте сковала свободу маневрирования и свела верховное оперативное руководство к целесообразному выбору времени и места для лобовой атаки с целью прорыва фронта.

Но так как наш сухопутный фронт непрерывно тянулся от моря и до моря, возникал вопрос о возможности использования этих морей для широких стратегических маневров на флангах и в тылу неприятельского фронта, опиравшегося параллельно нашему на побережья этих морей.

История дает нам много примеров успешного и даже решающего использования для этих целей морей в обстановке больших войн, подобных обстановке войны на нашем фронте в 1916–1917 гг.

Так, например, искусное маневрирование английских войск по морю в Испании и Португалии во время Наполеоновских войн привело к поражению французов на фронте Пиренейского полуострова, каковое поражение, по признанию самого Наполеона и по заключению всех военных историков, положило начало крушению всей наполеоновской империи. В 1-й мировой войне распадению военной мощи Тройственного союза положила начало Салоникская экспедиция, которая представляла собой нечто иное, как стратегический маневр по морю в глубоком тылу общего расположения сил всего этого Союза. И, наконец, крушению германской военной мощи во 2-й мировой войне положил начало искусный и грандиозный маневр англо-американских войск по морю, приведший к образованию, после высадки в Нормандии, Второго фронта.

Однако для широкого и искусного использования моря в целях стратегического маневрирования верховное оперативное руководство должно обладать дарованиями, не только необходимыми лишь для руководства маневренной войной на сухом пути, но и значительно того большими, ибо здесь идет дело о согласовании действий двух совершенно разнородных элементов — суши и моря — и о правильной оценке оперативных возможностей двух столь разнохарактерных по своим свойствам вооруженных сил, как армия и флот.

Здесь Верховный Главнокомандующий должен обладать, помимо обычных свойств выдающегося полководца, глубоким знанием обстановки ведения войны и на суше, и на море; умением руководства маневрированием вооруженных сил в этих двух элементах; способностью правильной оценки боевых свойств армии и флота; и, наконец, широким размахом стратегической мысли в решении вопроса об использовании моря для маневрирования всей вооруженной силы, во главе которой он стоит.

Наш сухопутный фронт протягивался, как известно, от Балтийского до Черного моря.

На Балтийском море, где господство находилось в руках немецкого флота, значительно превосходившего наш Балтийский флот по силе, всякая возможность широкого стратегического маневрирования была исключена. Но зато эта возможность была полностью обеспечена на Черном море, где безусловное господство находилось в руках нашего Черноморского флота и где мы в 1916 г. уже имели транспортную флотилию, способную перебросить на неприятельское побережье в один прием целый армейский корпус усиленного состава, а впоследствии обеспечить снабжение и питание высаженной в 2–3 приема десантной армии силой до трех армейских корпусов со всеми их тыловыми учреждениями и службами.