десятка ушли и не вернулись, — герцог Турина поморщился. — И ведь даже еды не привез никто. С пустыми телегами возвращаются. Кого из кустов подранят, иного и вовсе убьют.

— Войны нет, братья, а людей теряем, — поморщился Ротари. — А что наш король скажет? Слышь, король? Что скажешь?

Дерзость герцога Ариоальд проглотил молча. Он и сам вчерашний герцог, а каждая сильная семья, захватившая себе домен, правила самовластно, поглядывая на решения из Павии свысока. Иногда королевские указы и вовсе игнорировали, потому как для того, чтобы диктовать владетельным герцогам свою волю, нужно было обладать достаточной для этого силой. А вот ее-то у короля Ариоальда как раз и не было. Он был сильнее каждого из них, но два-три могущественных рода могли втоптать его войско в пыль. Буйные правители Италии как-то лет десять и вовсе обходились без короля, и никто от этого не помер. Когда на них пошли войной франки, они выбрали своим правителем харизматичного и талантливого полководца Аутари. Он разбил врага, а потом его отравили, почти сразу же после победы. А нечего много о себе думать, понимаешь…

— Отряды, что пойдут за едой, усилить, — резко сказал Ариоальд. — Пусть с ними идет конница. Венды не будут разорять всю свою страну, только чтобы оставить нас без еды. Я в это просто не верю. Тут оставить две тысячи, а остальное войско дальше вести. Иначе мы тут с голоду передохнем.

— Да, — довольно заворчали герцоги. — Дело король говорит. Нам тут не один месяц сидеть. Надо крепость в осаду взять большим отрядом, а войско дальше двинуть.

— И кто тут останется? — хмуро спросил Ротари. — Кто тот счастливец, кому Солеград ворота откроет?

— Хм…, — задумались герцоги. Тут не верил никто и никому. Взять город и утаить добычу! Да такое тут каждый готов сделать. Было бы чего утаивать.

— Каждый герцог пусть по сотне оставит, — разрешил сомнения король. — Я же оставлю своего графа, он командовать будет.

— Да будет так! — решили герцоги. — Завтра и выходим.

* * *

Оллон, граф из Павии, остался под Солеградом, держать осаду. Еды у него было на два месяца, сам король из своих припасов отдал. Армия по пути харчеваться будет. Главные беды в осаде — это скука и дурная вода. И если со скукой хоть как-то можно справиться, занимая воинов бессмысленными на первый взгляд занятиями, то с дурной водой все было намного хуже. Загаженный лагерь очень быстро превращался в рассадник болезней, а кровавый понос убивал больше, чем честное железо. Эти места с точки зрения воды были сущим раем. Это ведь Альпы, а не южная Италия. Чистейшая речушка, что текла у самой крепости, была холодной до того, что ломило зубы. На каменистых перекатах баловала форель, в мгновение ока съедающая какого-нибудь жучка, неосмотрительно упавшего с соседней ветви. Умелые воины, жившие на южных предгорьях Альп, занялись рыбалкой. Этот промысел был знаком им с детства. Вечером у этих счастливцев кипела наваристая уха с крупой и душистыми травами, вызывая потоки слюны у остальных. Впрочем, эту рыбу можно было обмазать глиной и запечь в углях. Это было еще лучше. Что это? Река? Кто это орет у реки?

Оллон резко встал и быстро пошел туда же, куда и многие воины. Душераздирающий крик пробирал до самых костей. Да, крик шел от реки, а точнее, от тропки, что шла к тому месту, где обычно набирали воду. Оно было немного выше по течению, чем сам лагерь.

— Да что тут такое случилось? Дай дорогу! — граф растолкал воинов и подошел к воину из Павии, нога которого провалилась в землю по колено. Оллон знал его, и сейчас на нем лица не было. Воин был бледен, как полотно.

— Провалился вот, ваша милость, — словно извиняясь, сказали товарищи бедолаги.

— Так вытащите его, — с недоумением посмотрел на них Оллон.

— Пробовали, орет, — еще менее понятно ответили воины.

— Эй, чего случилось-то? — спросил граф у несчастного.

— Нога! Огнем горит! Словно зверь какой куснул и зубами держит, — с мукой в глазах ответил воин. — Как начинаю ногу назад тянуть, еще хуже становится.

— Раскопать! — скомандовал Оллон. — Посмотрим, что там.

Через четверть часа, когда ногу освободили, Оллона чуть не затошнило. Яма оказалась ловушкой, наступив на которую, воин проваливался вниз, раздирая голень острыми зубьями в длинные лоскуты. Какая-то сволочь вкопала в землю деревянный обруч с обращенными внутрь шипами. И вкопала прямо на той тропе, по которой шли за водой.

— Не жилец, — мрачно сказал кто-то сзади. — Поганая смерть. Антонов огонь убьет.

— Можно ногу отрубить, — возразили ему. — Лекаря бы ему.

— Лекарь с королем ушел, — возразили в ответ.

— Рану замотайте покрепче, — граф с содроганием смотрел на прорезанную до самых костей голень, из которой ручьем хлестала кровь. — И молитесь за него. Бог даст, выживет. А не даст, так что же теперь… Все под ним ходим.

— Ваша милость, — обратился к графу сотник из Брешии. — Тут наших, которых схоронили вчера, выкопал кто-то.

— Зачем? — раскрыл рот Оллон.

— Не знаю, — мрачно ответил могучий сотник и бородой до пупа. — Но головы им отрезали. Не иначе колдовство злое, ваша милость. Воины волнуются. Как бы бунт не вышел. Воины говорят, что с колдунами биться не станут, лучше домой уйдут. Они колдовства очень опасаются.

* * *

Огромный лагерь франков лениво раскинулся перед воротами Новгорода, надежно закрывая выход из города. Князь вендов на переговоры идти не хотел, а франки не хотели идти на приступ. Не бывает таких лестниц, по которым на такую верхотуру забраться можно. Да и не мастаки франки на стены лазить, положа руку на сердце. Дагоберт сидел, обхватив голову руками. С едой было плохо. Тут ее не было почти совсем, а обозы из Франкии еще не пришли. Воины ловили рыбу и пытались бить зверя, который поблизости почти не водился. Приходилось уходить дальше в леса, туда, где еще мало было людей. Там воины загоняли оленей и зубров, забивая на мясо целые стада. Частенько из лесной чащи летели дротики и стрелы, но это никого не останавливало. А вот то, что произошло потом, все сильно изменило.

— Ваше величество! — граф Сихарий вошел в палатку короля. — Венды на том берегу какие-то мешки в лодки грузят. Что-то хотят в город перевезти. Не иначе, еду.

Дагоберт жил по-простому. Огромный шатер достался ему еще отца, и он видел много походов. Мебель тут была самая незамысловатая. Ее и мебелью назвать было нельзя. Кое-как сколотили из досок стол и лавки. А в закутке, за занавеской, стояла простая кушетка, на которой